Борис Евсеев - Пламенеющий воздух

— Ты что совсем, Порошочек? Завхоза нашего научного не признал?

— Это который главный эксперимент проводил?

— Он, паразит…

— Что-то твой паразит сильно переменился. Или не видал я его давно… Ты что ж, сучий потрох, на эфир всем пузом лег? — крикнул Порошков, подняв с полу кочергу и подступая с ней к Пенкрату.

Пенкрат инстинктивно выкинул перед собой обе руки.

— Эфир тебе баба, что ли? А инструменты чего зря хватаешь? Кочергу вон чуть не погнул. — Порошков легко подкинул и поймал в воздухе длинную тяжелую железяку. — Она, кочерга, между прочим, вся приборами утыкана…

Пенкрат промокнул слезы поочередно двумя рукавами, потом потерся вымазанными щеками о плечи, как-то быстро успокоился, глянул вправо-влево и даже вместе со стулом разок-другой вертанулся.

— А чего вертишься? Тут нельзя ничем зря вертеть: ни задом, ни стульями. Видишь — даже столы в землю вкопаны? А ты, ишак, вертишься.

— Я не ишак и не верчусь я… Случайно вышло. Выпить бы мне. Из борозды еле выбрался…

— Дай ему ректификату, Усыня. Да побольше плесни, может, заснет. А лучше оба уматывайте. С ветроомоложением я и сам как-нибудь разберусь.

— Может, еще Лелю позовешь разбираться?

— Может, и позову. И она придет… А ты… Засиделся ты тут, Усыня! Так что, говорю тебе — вали!

— А если я тебе, Порошок, обе мельницы обесточу? Много ты тут ветров насобираешь?

— Ну главный интерферометр ты питания никогда не лишишь. И вообще: брось пугать. Я — пуганый. Волоки отсюда этого чумазого, а сам, если хочешь, возвращайся. Я тебя не только ветерками попотчую.

— Ладно, спирт у тебя, где раньше? Завхозу и впрямь хлебнуть нужно. Дрожит весь.

Но не успел Трифон достать пузырь со спиртом-ректификатом, не успел Порошков поставить кочергу в угол, как на чертову мельницу с печальным звоном, каким звенит вдалеке разбитое по нечаянности стекло витрины, проникла меланхоличка Лиза.

В руках Лиза держала погремушку с колокольчиками.

С минуту она постояла на пороге, а потом, заметив в руках у Трифона пузырь со спиртом, погремушку отбросила, пузырь решительно отобрала, поставила на стол и достала из сумки плоскую бутылочку с джином.

— Выпьем все вместе. За окончание вашего эфирного дела. Доставай мензурки, Триша.

— А это чего это за окончание? — Порошков недовольно ухватил себя за бороду. — Мы только в начале, в начале, девонька!

Порошку никто не ответил.

Трифон вынул из навесного, хорошо ему знакомого лабораторного шкафчика четыре металлические стопки.

— Так почему за окончание? — спросил Лизу теперь уже Трифон.

— Потому что без твоего эфира всем было лучше. И вообще, пора с этим делом кончать.

— Что ты заладила, как «Главкосмос»: пора, заканчивайте, прекратите немедленно ваши эксперименты… Так мы их и послушали. Мы еще повоюем. Я прав, Порошок?

— Прав, прав, дружок.

— А это тот самый Порошок, что обещал тебе молодильную мельницу? Где ж она? — Лиза подступила к Порошкову вплотную и, проглянув его насквозь, как прозрачную лабораторную колбу, вернулась к Трифону. — Ну? Где она, ваша молодилка, спрашиваю? Здесь только шум в ушах и мука из всех дырок сыплется…

Лиза разлила из своей бутылочки, Порошков, никого не дожидаясь, выпил.

— Ого! Вот джин — так это и правда молодость! Можжевеловый? Сорокопятка?

Лиза рассеянно кивнула, подошла к Трифону, подала стопку.

— Выпей, Триша, и ты за нас за всех!

Здесь подкинуло на ноги Пенкрата. Словно желая поторопить Трифона, — как огородное чучело надетыми на палки тряпками, — затряс он своими измазанными руками.

Чуть сбоку и сзади, послышался хрип и шум. Трифон, держа стопарь в руке, обернулся.

Меж намертво закрепленным стулом и лабораторным столом оседал, скрипя зубами, на пол ученый без степени.

В те же секунды завертелась вокруг собственной оси — быстрей, быстрей — чертова мельница…

Порошков мягко осел вниз и на полу неловко скорчился.

И тут произошло странное: борода его седая, борода узко-длинная, стала на глазах чернеть. Из белой с желтинкой она стала превращаться в каштановую. Загорелись чумовым блеском закрывшиеся было глаза. Нос вялый, нос кривой и бледный налился блеском, силой. Даже узловатый палец, которым Порошков хотел напоследок в кого-то резко ткнуть, потерял свои хондрозные наросты, выровнялся и засветился слабо-розовой краснотой, какую можно увидеть, рассматривая ладонь на просвет, на солнце.

Трифон протер глаза.

— Хоть перед смертью… а стал, а стал… моложе, — голос Порошкова, звонкий, студенческий, был тут же оборван страшным хрипом и даже каким-то клекотом.