Люси Фор - Славные ребята

— Может, ты и видишь бога, но с твоими наркотиками тебе не долго придется его созерцать, потому что ты не сегодня-завтра окачуришься.

Марк воздержался вмешиваться, осуждать, а особенно сравнивать. Ему достаточно было наблюдать эту новую форму внутренних поисков.

«Если бы мы умели сделать реальность более привлекательной, они не убегали бы, не стремились бы к берегам, которых нельзя достичь. Отказ от этого материалистического общества, возврат к природе… Мы за все в ответе».

Он сказал только:

— До свидания.

Видимо, они окончательно забыли о присутствии своего случайного гостя, которому никогда не стоять в их рядах.

«Выходит, молодежь видит нас такими! Искалеченными. А почему искалеченными? Хотя, возможно, они и правы. Правы… Что значит, правы? Кто мы такие в глазах человека, заклеймившего нас с точки зрения неоспоримой истины? Если он видит нас такими, — такова наша реальность. Единственная. Которая посильнее всех защитников, всех оправданий. И всякий мятеж, с этой точки зрения, становится легковесным.

Почему „нас“? Чем я, в сущности, похож на этого всем довольного папашу, коего столь красочно описал Матье? Но видят ли другие этого-то папашу именно таким, каким его описал сын? Столько на нас устремлено различных взглядов. Взгляд сына — безусловно, самый беспощадный, однако не самый справедливый. Самый справедливый — тоже мне еще одно устарелое понятие! Взгляд или справедливое суждение — вот только что именно брать за критерий?»

Марку хотелось бы послушать, что о нем говорят сыновья. Хотелось? Да уж не так сильно. Он предпочел бы, чтобы сыновья видели его таким, каким он старался быть в те вечера, когда находился в приподнятом настроении. И если он пожалел папочку Матье, то только лишь из солидарности поколений; он боялся, как бы сыновья не посмотрели на него так же и не увидели бы его в кривом зеркале, он и сам понимал, что зеркало кривое.

А жена? Хоть раз в жизни поинтересовался он по-настоящему, что она о нем думает? Каков он в ее глазах? И сомнений быть не может, что Дельфинин Марк ничуть не похож на того Марка, о котором судачат сыновья. И даже для каждого из сыновей он совсем другой.

Вдруг он растерялся.

Ну, а Марк глазами Марка? Единственно истинный, пытался он убедить себя, но это убеждение противоречило тому удовольствию, с которым он выслушивал о себе чужое мнение. Не думать о себе. Не пытаться отождествлять себя с самим собой. Это, конечно, наиболее мудрое решение.

«А как определить, скажем, семьи этих мальчиков? Алена? Матье? И этого все презирающего Сержа? Что скрывается за „отказом“, за неприятием этих юношей? Чего они ищут? Только уж не счастья. И не легкости. Не богатства. Более того, даже не наслаждений. Возможно, ищут веру, истину, силу, которой могли бы покориться. Или просто бога, как этот Альберик.

Откуда такое презрение к счастью. Они уверяют, что это, мол, буржуазное понятие, но как можно не желать счастья?

А ведь эти ребятишки отнюдь не святые. Тогда значит…»

Марк искренне страдал от того, что его с новыми знакомцами разделяет глухая стена. С новыми знакомцами, которые завтра, пожалуй, и знать его не захотят.

«В них трудно разобраться. Матье говорит и говорит много. Альберик тоже, но вот Ален и Серж ревниво и свирепо охраняют свою тайну, которая в их представлении и есть их свобода».

Разумеется, для журналиста такие вот мальчики немалое искушение. Отторгнутое прошлое… еще не совсем потерянное будущее. Марк сам не знал, чего ищет. Как же было ему понять, что он нашел?

В дверь постучали. Посыльный принес два письма. Одно из газеты: «Ждем Вашу новую статью. Предыдущие прошли с успехом и были встречены очень тепло. Но не следует делать между статьями перерыва». Ну так, эти господа могут быть спокойны, статья уже написана, отослана. Заметки об атмосфере, царящей в городе, ни слова о хиппи. В сущности, довольно легковесная. И что из того? Марк был совершенно спокоен. Следующую статью он пошлет после встречи с министром иностранных дел. Свидание должно состояться завтра.

Второе письмо было от Дельфины. Странное какое-то, тревожное… Один из сыновей (Давид — самый младший), по ее словам, попал в дурную компанию. Как-то вечером его задержали под мостом вместе с бродягами. Дельфине позвонили ночью. Утром, после того как была удостоверена личность Давида, его выпустили. Упрекать его не за что. По возвращении домой у него с матерью произошла бурная сцена. Он не желал ничего слушать, бунтовал, угрожал уйти из дома, если его будут принуждать выполнять то, что Дельфина считала нормой поведения, которую следует чтить. Например, предупреждать, что не вернешься к обеду, не водить домой ночевать незнакомых людей; однажды мать обнаружила в его спальне какого-то парня и женщину с грудным ребенком. Она была бы не так расстроена, если бы застала там девушку… хотя сурово осуждала своих друзей, которые поощряли такое. «Вот во что превратилась семья в отсутствии главы дома». Упрек был более чем прозрачен.