Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

Няня в смущении смотрела на сеньора.

Часто, когда Вентура к вечеру возвращался домой, огни ярко сверкали, у парадного входа стоял слуга, двери залы и кабинета были раскрыты. "Кабинета Вентуры..." Но Вентура им ни разу не воспользовался.

— Мне такой не нужен. Мне бы крепкий стол в каком-нибудь укромном уголке. И самые обыкновенные книжные полки.

Эсперанса окинула взглядом простые книжные полки, закрепленные железными брусьями в комнате, где теперь находилась.

— По-моему, так очень мило, ты не находишь?

Декоратору пришла в голову блестящая мысль поставить стол в оконную нишу.

Вентура пробормотал что-то невразумительное:

— Не к месту.

Она не поняла его и переспросила:

— Что не к месту? Стол? — и тут же заключила: — Тебе не нравится... Да? Скажи.

— Прекрасный кабинет.

— К тому же здесь раздвижные двери, они соединяют кабинет с залой. Очень удобно на случай, если у нас соберется много гостей...

Но Вентура так и не стал там работать.

Нередко, вернувшись домой, он не заставал ее дома. Но об этом они договаривались во время завтрака:

— Сегодня я пойду к Рейес... Ты заедешь за мной к концу вечера?

Сначала он соглашался и заезжал за ней. Но потом уже говорил:

— Я подожду тебя дома...

— Сегодня ты, наверное, поработал на славу. Весь дом был в твоем распоряжении... — говорила она, входя, и в глазах ее горел победоносный огонь. Но Вентура не работал. И она прекрасно понимала, что дело вовсе не во внешнем шуме.

— Скажи лучше, что тебе не нравится бывать дома.

Но и это было не так.

Иногда она заставала его за работой в комнате, где играла Агата. Он исписывал листок за листком, словно мысли его сами собой выливались на бумагу.

— При том что девочка прыгает вокруг тебя и теребит своими вопросами... — возмущалась Эсперанса. — Тогда нечего говорить, будто все дело в шуме...

Ежедневные раздоры, колкости, недомолвки и особенно холодность замораживали остатки еще сохранившегося в них тепла и добра. Самого лучшего, что в них еще оставалось.

Вентура уехал в Германию, чтобы прочесть там несколько лекций. Он ничего не говорил ей о том, что собирается уехать. Эсперанса узнала об этом случайно, услышав, как он договаривался по телефону о расписании лекций.

— Ты уезжаешь?

— Да.

Вентура стоял перед ней, опустив руки, — он только что повесил телефонную трубку — и глядел на нее с такой тоской, будто бы еще могли найтись нужные слова, которые следовало бы сказать. У нее вдруг промелькнула мысль: "Он уходит навсегда".

— Разве ты не мог предупредить меня заранее?

Я бы спланировала свое...

Вентура перебил ее:

— Делай что хочешь. — Казалось, его охватила смертельная усталость. — Я не собираюсь тебя больше ничем затруднять.

В первые годы их супружеской жизни он тоже уезжал, сначала вместе с ней, — в Париж, Цюрих, Болонью. Она слушала его лекции. Он читал их каким-то другим, размеренным голосом, сплетя пальцы рук, которые покоились на столе, покрытом плюшем или красным бархатом и возвышавшемся на невысоком помосте. Ему внимали с почтением. Эсперансе сперва понравилась ее новая роль.

— Ваш муж, сеньора... — говорили ей, воздевая длани к небесам от восхищения, или же поздравляли ее, пожимая руку.

Однажды в Коимбре, глядя на его сплетенные пальцы и слушая его слова, чистые, будто хрусталь, и такие же хрупкие (его мысль сверкала и отражалась тысячами разноцветных, прозрачных и ярких искр и вместе с тем, отсвечивая всеми своими гранями, ускользала от Эсперансы главной своей сутью), она думала: "Он похож на монаха..."

Да, он действительно был похож на инока, проповедовавшего веру — всем своим аскетическим ликом, небольшой сутулостью, точеными пальцами, — теми самыми пальцами, которые теперь разбиты. Почему он производил такое впечатление? Может быть, из-за своего высокого лба, впалых висков, угловатого, изнуренного лица? Он взирал на всех каким-то вопрошающим потусторонним взглядом, точно надеялся услышать ответ, который нельзя было выразить словами. И заранее знал, что ответом ему будет молчание.

"Комедиант".

Она хорошо знала, что этот богатый модуляциями, проникновенный голос мог быть жестоким, неумолимым и причинить боль, при всем великодушии и благородстве этого человека.

Знала, что губы этого человека способны гореть. Знала его страсть. (Но она всегда уклонялась от взгляда, который потом устремлялся на нее, будто в ожидании, что дух окажется сильнее и восторжествует над поверженной плотью.)