Ян Козак - Адам и Ева

— У нас есть о чем вспомнить, Адам, — неожиданно произнесла Ева.

— Да, — ответил я. — Мы прожили вместе прекрасные минуты. Но эта — лучшая из них, Ева.

Она взглянула на меня.

— А та, у омута, разве была хуже? — спросила она с некоторым удивлением и обидой. — Вот уж не думала.

— Да нет же, — поправляюсь я. — Конечно, не хуже, но то, что прошло, никогда не сравнится с тем, что есть. И коль в самом деле что-то есть в настоящем, то оно всегда сильнее того, что минуло, осталось у нас за плечами.

Про себя я добавляю: «Мы наслаждаемся данной минутой, мы крепко держим ее в руках, чтобы она не упорхнула. Она уже не возвратится никогда, обернется чем-нибудь иным. А прежние мгновенья? Помогают ли они нам глубже узнать и оценить то новое, что мы переживаем именно теперь? Пока конец пути не виден, завтрашний день впереди. И не один урожай мы еще снимем. Но это не повод разбазаривать время — нашу жизнь. Она нам дается только раз — раз и навсегда. Так надо наполнить ее до краев и испить до дна».

— Вот какие мысли бродят у тебя в голове, — тихо сказала Ева. — Я очень рада этому, Адам.

Она улыбнулась, словно прислушиваясь к себе и вглядываясь в самое себя.

— Знаешь, — проговорила она, — я на тебя иногда сержусь. И ругаюсь… Но не всерьез. Порой опасаюсь за тебя и твержу: не поступай так, отбрось свое упрямство. Не надейся осуществить все, что задумал… Но ты меня не слушай. Будь таким, какой ты есть. Я женщина и мать. Мне бы хотелось никого не отпускать от себя или по крайней мере знать о вас все и быть покойной и довольной… Вот это я и хотела тебе сказать. Ты меня понял?

Не в ее привычках говорить так много. Свои слова Ева произнесла легко, и они благоухали, как хлеб. Она словно смягчилась, стала более покорной и уступчивой. В это мгновенье ничто не тяготило ее. Она расслабилась, раскрыла душу. Ни слова не сказав — иначе наверняка захлебнулся бы, — я еще крепче прижал ее к себе.

Ева, жена моя. От нее веет теплом, в ней бурлят здоровые женские силы. Манящая и умиляющая одновременно. Я давно уже убедился, что подлинная, истинная красота всегда идет изнутри. Черты, выражение лица, весь внешний облик человека может быть прекрасен и сам по себе. Но куда привлекательнее и красивее человек, если он одарен богатством души.

Да… Я богат. Богаче меня нет никого на свете.

Небо потемнело, аромат яблок усилился. Урожай осталось снять только с них. Все остальные деревья отдыхают, готовятся к зиме. И как раз в эту пору славного завершения трудов, в пору мнимого, кажущегося покоя, в их ветвях вызревают зародыши новых плодов. Сокрытые от мира, глубоко внутри дерев, зарождаются новые почки.

1978–1981

Перед нами книга о счастье труда на земле. О счастье супружеской жизни и жизни родительской. О счастье, которое человек обретает в постоянном общении с природой. Герои книги — их именами она и названа — счастливые люди, их счастье не иллюзорно, не плод болезненной экзальтации, они, так сказать, объективно, причем иногда до самоупоения, счастливы.

Уже само по себе это обстоятельство содержит в себе нечто вызывающее. Вообще книга известного чешского прозаика Яна Козака достаточно полемична по своему пафосу. Она не вписывается ни в какую литературную традицию, эксплуатирующую по преимуществу негативные стороны жизни — общественной, семейно-бытовой. В ее героях нет раздвоенности, жизненной заторможенности, они внутренне цельны, деятельны, умеют полностью отдаваться работе и отдыху, без ложного стыда наслаждаются плодами своих трудов. В том, как главный герой — от его лица ведется повествование — говорит о своем праве на вкушение этих плодов, есть даже задиристость, какой-то языческий азарт. Но чем ближе мы знакомимся с его жизнью, с созданным им и его женой Евой рукотворным «раем», тем больше убеждаемся в правоте и естественности предложенного им тона разговора и характера жизненного поведения.

Перед нами прежде всего подлинный сын своего народа, нежно любящий «землю нашего прародителя Чеха». Хотя собственно исторические мотивы возникают в книге вскользь, напряжение этой сыновней любви чувствуется постоянно. В том, например, как герой размышляет об особенностях чешского национального характера, когда на свой манер переживается «малость» чешской земли, ее прежняя историческая зависимость от немецкого засилья.

Поначалу малым представляется и собственное дело этого человека, садовода-испытателя, мечтающего превратить в плодоносящий сад небольшой участок земли на склоне горы Ржип, в Северной Чехии. Плантация Роудницкого госхоза, которой почти два десятилетия бессменно руководит Адам, распространяется постепенно на близлежащие склоны у берегов Лабы. Его хозяйство становится заметным, образцовым не только в масштабах района, но и страны. Кроме традиционных для этих мест плодовых культур, выведением которых всегда занимались чехи-садоводы, — яблок, груш, вишен, слив, — Адам успешно осваивает новые сорта, а затем разбивает еще и персиковую плантацию. Эта его затея, многим кажущаяся дикой в условиях не такого уж мягкого, вовсе не субтропического климата, приносит ему поначалу славу чудака и упрямца, беспочвенного прожектера… Простая, незамысловатая история, из тех, с какими мы, кажется, уже встречались и даже не раз: стычки с начальством, которому нужен план и вал, а не фантастические затеи, еще неизвестно чем могущие обернуться. Соперничество из-за женщины, в котором побеждает Адам… Так появляется в романе Ева, а с нею и особая идейно-стилистическая раскраска повествования, своеобразная поэтика, по основам которой оно строится.