Ян Козак - Адам и Ева

И тут же я весело добавляю:

— Не помню кто, когда и где сказал, что постоянная работа и тренировка — залог успеха. Персиковое дерево было когда-то всего лишь горьковатой косточкой, а цветная капуста — не что иное, как хорошо вымуштрованная белокочанная.

Она слушала меня молча, не произнося ни слова. Что совсем не в ее привычках. В другой раз наверняка бы на меня напустилась. Явно что-то ее мучило.

— Вот ведь какая упрямая у тебя башка. Своеволье одно. И когда ты поумнеешь? — с глубоким вздохом проговорила она. — Нет тебе покоя. Оставим лучше эту тему. Я не за тем к тебе пришла.

Я вопросительно уставился на нее.

— У тебя для жены когда-нибудь найдется время? — раздумчиво протянула она. — Или ты так вознесся от этих чествований, что обо мне и думать забыл?

Я не сразу понял.

— Как это забыл? Ты же все время рядом была.

— Рядом, но не вместе. — Она поморщилась. — Видать, тебе и этого довольно? Я ведь тебя даже не поздравила как следует.

— Да ведь ты меня каждый день поздравляешь, — донимаю я ее. — И всегда самым наилучшим образом.

Она пропустила это мимо ушей. Будто я ничего и не сказал.

— Мы ведь ни разу наедине не остались. Ты еще любишь меня, упрямец несчастный?

Сегодня она была настроена на удивление миролюбиво.

— Мне больше никого не надо. Мне и тебя довольно. Что до любви, Ева, то тут мужчины, наверное, всегда порядочные эгоисты, — ухмыльнулся я. — Может, я люблю тебя оттого, что мне с тобой хорошо.

— Очень мило с твоей стороны. — Ева вздернула губку. — И на том спасибо. Пользуйся, пока можно. Но чтоб подсластить тебе твою любовь, я испекла торт. Тот, первый, ты наверняка даже и не пробовал.

— А нет ли чего послаще?

Я взял ее лицо в ладони и поцеловал в губы.

Она сопротивлялась, но только для виду.

— Пусти. Разве это любовь? Все прочие тебе милее, чем я.

Приподнявшись на локте, я привлек ее к себе и крепко сжал в объятиях.

— Не прикладывайся, озеленишь, — проговорила Ева, но тут же рассмеялась. И перестала сопротивляться, жарко прильнула ко мне.

— Ну ладно, — выдохнула она. — Так-то оно лучше. — Положив голову мне на плечо, она подняла лицо к небу и, чуть помолчав, добавила: — Погляди, Адам… Это небо снова наше. Мы уже давно не смотрели на него вместе, а?

Высоко за темно-зеленой кроной ореха на догорающих небесах дрожали и словно бы пенились белесоватые, оранжевые, зеленоватые полосы света. Искрящейся теплой струей катились по ним лучи солнца. Вспыхивали сполохами где-то за горизонтом. Потом цвет небосклона на западной стороне переменился… Словно его залило кровью рассеченного пополам дня. Разноцветные полосы делались размытыми, остывали, впитывались сгущавшейся синевой наступающей ночи.

Однажды вечером, после какой-то глупой, бессмысленной ссоры — я уже давно позабыл, из-за чего она, собственно, возникла, — мы с Евой сидели на берегу омута. Ловили рыбу; каждый следил за своей удочкой, лежавшей на берегу, густо поросшем тростником. Молчали — дулись друг на друга.

В оцепенении, чем-то оскорбленный, я не сводил взгляда с поплавка и одновременно чувствовал, как в глубинах омута и в густых тростниковых зарослях уже накапливается пронизывающая и навевающая тоску сентябрьская прохлада. Холодом веяло от этого августовского вечера, он проникал в душу, пробуждая в ней тоску по согласию, созвучию, согревающему единению… И вдруг сзади кто-то обнял меня за плечи… «Я пришла сказать, что люблю тебя», — прошептала Ева. Я не шелохнулся. По-прежнему обиженный, упорно и угрюмо смотрел на воду… «Погляди на небо, Адам», — попросила Ева. Я запрокинул голову, и она поцеловала меня в губы, и присела ко мне… Над нами, так же как теперь, сияло, и переливалось, и дышало небо.

Сентябрьской тоски и печали мы уже не ощущали. Неважно было, что поплавки наши погрузились в воду. Рыба сорвала наживку с такой силой, что удилище подскочило; леска оборвалась…

Сколько молодых карпов мы поймали с той поры — не перечесть, но обаяние вечеров, живого, привольно раскинувшегося, медленно остывающего неба, запах тростников, аира, свистящий шум крыл пролетающих уток навсегда сохранились в душе. Так же как наши ночи. Сколько их мы прожили вместе! Мгновения восторга, когда мы одаряли друг друга любовью. То были мгновения добрые, необходимые для жизни, как хлеб. Они и были самое жизнь… Все было, и все прошло. Но память сохранила именно те минуты, когда любовью упивалась не только наша плоть, но и наши сердца. Благословенные минуты; навечно ими обогащается душа. Они чаруют, позволяют сердцу испить жар солнца.