Ян Козак - Адам и Ева

И он принялся перечислять все трудности, которые связывают их по рукам и ногам. Шоферы и грузчики за неделю наездят больше, чем позволяет закон, а случись что — в ответе организация. И потом: они такие же трудящиеся, как и все прочие, и тоже имеют право на отдых в субботу и воскресенье. К тому же как раз теперь один товарищ у них женился, а двое гуляли на свадьбе. Попробуй-ка в сезон отпусков усади кого-нибудь за руль в выходные дни… Мне должно быть известно, чем кончил его предшественник. Настолько загонял шоферов и подсобных рабочих, заставляя их работать по субботам и воскресеньям, что начались осложнения и неприятности с профсоюзами — он, дескать, кровосос. Отраслевое начальство раскритиковало его, поставив в вину превышение установленного законом лимита на сверхурочные часы. Так и свалился с инфарктом…

— Ты что, хочешь, чтобы я тоже загремел? — съехидничал Гошек. — Не я эти предписания выдумал, голубчик. А потом — холодильные установки у меня и так доверху забиты. Когда мы получаем южные фрукты, выбирать не приходится. Прибыли — и все тут.

А к чему мне абрикосы в субботу и воскресенье? Продавать в выходные дни никого не заставишь, магазины закрыты… Ты словно с луны свалился! И будто не знаешь, что кое-кто из директоров магазинов отказывается принимать быстропортящийся товар уже в пятницу утром. Больше того, иногда они отказываются принимать его даже в конце месяца, если план по выручке уже сделан, ведь за большое перевыполнение премию не увеличивают. Вот и возвращаются ко мне обратно машины с клубникой, виноградом и абрикосами, хотя народ на них уже сбегается… Черт возьми, я, что ли, отвечаю за эту идиотскую систему оплаты и премий?

Выходит, я должен абрикосы вечером в пятницу у тебя взять, оплатить и оставить у себя, чтобы они до понедельника сгнили на складе? А на чей счет списывать убытки? Мои работники премии лишатся.

Гошек перевел дух.

— Нет таких дураков — свое же предприятие обкрадывать. И нечего меня обвинять в том, что всеми мыслимыми и немыслимыми предписаниями установлен такой порядок. Не понимаю, чего ты от меня хочешь!

— Не понимаешь? — воскликнул я. — Черта лысого перед людьми оправдаешься — так уж, мол, у нас устроено, что свежие плоды, собранные, складированные, приходится с места на место перебрасывать, а потом усохшие, полугнилые, жалкие по магазинам развозить! Людям нужно, чтоб собранные утром фрукты уже после обеда или утром следующего дня лежали на прилавке. Все остальное их ничуть не интересует.

— Ну, с этим ко мне обращаться нет смысла. — Гошек часто-часто заморгал глазками. — Не по адресу.

— Погоди! — возразил я. — У нас с тобой договор. Ты обязался взять абрикосы и потому, будь добр, позаботься о них, как я забочусь о том, чтоб их вырастить и вовремя собрать. За сбыт отвечаешь ты, это твоя работа. И если тебе мешают — засучи рукава, иди в верха и там возмущайся. Действуй! Но купить у нас фрукты, передать их в магазины, не допустить порчи ты обязан. Черт побери, это же единое хозяйство! В твоем распоряжении и купля и продажа, везде твои же работники сидят. И ты бессилен даже в таких ситуациях? Вообще, как ты можешь спокойно спать, если из-за твоей беспечности сводится на нет труд людей, погибает продукт, которого везде ждут не дождутся? Только потому, что какие-то там предписания оправдывают твое безразличие и расхлябанность? Нет, я пойду жаловаться в район!

Он смерил меня взглядом. Но на лице его не промелькнуло ни тени обеспокоенности или смущения. Волнение как будто бы даже поулеглось.

— Давай, беги! — вздохнул он. — Сбегай туда, Адам. И если мне подкинут людей и помогут отменить разные предписания, я буду только рад. Я не меньше тебя желал бы, чтобы наше сотрудничество стало более разумным. Обоим нам, дружище, приходится нелегко, и долг каждого — защищать свои интересы.

Гошек заговорил вдруг усталым голосом:

— Тебе известно, как обстоит дело с рабочей силой? Мы всякого бездельника оберегаем, словно боимся, как бы их не растерять «к двухтысячному году». А что поделаешь?

Я встал и хотел было уйти, но он вдруг меня остановил:

— Погоди. Задержись-ка чуток. Ничего ты, голубчик, не добьешься. Главное — действовать хладнокровно. Успокойся.

Он поднялся, открыл холодильник и наполнил две рюмки коньяком.

— Как видно, ты не в себе. Гнев ослепляет. Да ведь ничего не потеряно. Разве у тебя нет страховки?

Он взглянул на меня, потом перевел взгляд на рюмку. Поднял ее, посмотрел через нее на солнечный свет, проникавший сквозь занавесь, и залюбовался чистым, коричневатым, как будто изнутри светящимся сияньем.