Неосторожно выйдя на дорожку, Шихин неожиданно оказался в прямой видимости Федуловой и сразу затосковал, что-то в нем заныло и напряглось. Коротышка тут же умудрилась так ловко стать рядом, что он ощутил и ее рыхлое бедро, локоть, жаркое, не очень свежее дыхание, а главное — желание говорить долго, с намеками, подмигиваниями и томными придыханиями.
— Митя, скажи мне, ну почему вы все такие унылые, скованные, почему не хотите расслабиться? — ухватив сквозь платье резинку трусов, она оттянула ее и с силой бросила, звонко щелкнув себя по животу. — Ну затеяли бы что-нибудь, разыграли бы кого-нибудь, баб чужих порасхватали... Ведь не старые еще мужики! Давайте жить весело!
— Не возражаю, — обронил Шихин. — Давайте. — Он в упор посмотрел на изнывающую от неутоленных желаний женщину и вдруг увидел ее какую-то космическую пустоту, аппетит, готовность есть, говорить, с кем угодно спать, и все начинать сначала. Федулова могла часами не вылезать из-за стола и поглощать неимоверное количество пищи, причем для нее не имело значения, какая это пища, вкусна ли, голодна ли сама Федулова.
— Слушай, Митя, — она ткнулась в него вздыбленной грудью, — давай моего дурака в бабу нарядим, а? Вот смеху будет! Мы тут загнемся от хохота!
— Да он уж нарядился... У Вали кофточку выпросил, где-то рейтузы нашел, в них и щеголяет. По-моему, они от прежних хозяек остались, старухи почему-то пренебрегли этими рейтузами.
— Да мои это панталоны, мои! — сипловатым смехом зашлась Федулова. — Вы там отвлеклись маленько, он их с меня и содрал! Думаю, чего ему надо, неужели наконец собрался обесчестить, — Федулова изогнулась в хохоте, и Шихин некоторое время вынужден был смотреть лишь на ее вздрагивающую спину. — А оказалось, ему панталоны нужны... А может, мы ему юбку найдем, парик какой-нибудь или пакли из стен надергаем, а? И сделаем невероятный начес, а? Как у Аллы Пугачевой, а?
— Да он, по-моему, и так всю жизнь в юбке ходит, — неосторожно заметил Шихин и, спохватившись, замолчал.
— Точно! — взвизгнула Федулова. — Я ему это всегда говорю, он не обижается, привык! Ему даже нравится! Но уйду я от него, уйду, ей-богу! До того надоел, до того опротивел... Хочешь, к тебе уйду?
— Соблазнительно, конечно, — промямлил Шихин. — Но как же нам быть с Федуловым, он может обидеться...
— А ты знаешь, что он затеял? — Федулова развернула Шихина в обратную сторону и повела к калитке. — Он хочет найти работу, где бы ему засчитывался подземный стаж или какие другие вредные условия, чтобы в пятьдесят лет выйти на пенсию. Представляешь?! Дурак, дурак, а хитрый! Но это же здорово, правда, Митя? У нас один мужик в институте, он помогает мне диссертацию делать, мы ему как раз полсотни отмечали, так он, скажу я тебе, ничего еще мужик! — она восхищенно покрутила головой. — И в глазах игрец, и ущипнуть может, и по заду шлепнет так, что внутри замирает все от какого-то предчувствия...
— И как предчувствие. Сбывается?
— Ишь ты какой! — Федулова шаловливо погрозила Шихину пухленьким пальчиком. — Но если между нами, — она потянула его за руку, чтоб он наклонился, — сбывается. Не всегда, не так часто, как хотелось бы, но... Ведь совместная работа обязывает к какому-то общению, правильно? Должно же быть у женщины чувство признательности, согласен? А там, где общие интересы, общая увлеченность... Там настоящие чувства, как ты думаешь?
— А зачем ему в пятьдесят на пенсию? — спросил Шихин, с трудом распрямляясь и высвобождая свое ухо от жаркого шепота Федуловой.
— Он хочет выйти на пенсию и заняться этим... творчеством...
— Каким?! — чуть не заорал Шихин.
— Мы еще не решили... Понимаешь, у него врожденный вкус... Он может кое-чем заняться, может... Вот ходит сейчас в кофточке, смешно, конечно, но, с другой стороны, какая в этом артистичность, а, Митя?! Ведь на это способен далеко не каждый!
— Да, пожалуй, — солидно кивнул Шихин.
— Я ему советую обратить внимание на живопись. А что... — Федулова развернула Шихина в очередной раз и повела к террасе. — Всегда на свежем воздухе, культурное общение, разговоры о красках, образах... А знаешь, сколько стоит штуковина примерно метр на полтора? Две сотни! Митя, две сотни! А то и три! Три с половиной! Сама видела. Я сначала глазам не поверила, в кассу мотанулась — точно, три с половиной сотни. А на картине — полдюжины цветков в глиняной кружке! Ошалеть! Да если моего охламона в руках держать, он такие цветочки будет рисовать каждый день. А в году триста шестьдесят пять дней, ну, пять дней пусть водку пьет, останется триста шестьдесят, умножаем на триста рублей и получаем... Сколько? Десятки тысяч, Митя! Десятки тысяч!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу