Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Игореша плакал, вдыхая знакомый запах платочка, хватал губами руку Селены, чтобы еще раз убедиться, что поднимается солнце и красноватые проблески над головой не кровавые предсмертные видения, а радостные шихинские белки, летающие между орешником и рябиной. А судорожные удары, от которых содрогалась под ним земля, это не удары сердца, это в квартале от дома вколачивали двадцатиметровые железобетонные сваи, чтобы построить большой дом, населить его тысячами людей и осчастливить их близким лесом.

Да, уже начиналось наступление на старое Одинцово, то самое наступление, которое в наши дни увенчалось полной и окончательной победой. Постепенно к Игореше вернулись силы, он приподнялся, сел на нижнюю ступеньку крыльца и смотрел, смотрел в сад, не понимая в полной мере, что с ним случилось этой ночью и почему он, в своем светлом перемазанном костюме, с мокрым лицом, сидит один...

Неужели рассвет так растрогал его?

Неужели он, в его-то годы, может умилиться белками, рыжим псом, красными брызгами солнца сквозь свежую после ночной грозы листву?

Гроза? Разве была гроза?

Да и была ли эта ночь?

Знаете, ребята, что произошло? Природа-мать взяла на себя заботу об Игорешином душевном здоровье и начисто лишила его воспоминаний об этой ночи. Будто и не было ее никогда.

А мы, можем ли мы поручиться, что она была, эта ночь? Что были сад и гроза, туманный рассвет и что ошалевшие от ужаса электрички шарахались от Одинцова во все стороны забыв о графиках, расписаниях и предписаниях?

Не знаю, не знаю...

Если спросить у Автора, он не сможет ответить. Все уносится куда-то, все теряет свой смысл и исчезает в черных дырах пространства.

Впрочем, рано расслабляться, рано впадать в прощальную грусть. Соберемся с духом и закончим это повествование с должной твердостью и уверенностью в себе.

Утром дом быстро опустел.

Пить было нечего, есть тоже. И потом, после перенесенных волнений все казалось мелким и пустым. Гости потеряли интерес друг к другу, скомканно, неловко прощались, некоторые вообще ушли, не привлекая к себе внимания. Слова давались с трудом, получались какими-то вымученными.

Поддерживая друг друга, Ююкины прошли но кирпичной дорожке, протиснулись под куст боярышника и вышли на дорогу. Надобно ж такому случиться — как раз в тот самый момент женщина с застывшим лицом, босая и надменная, гналамимо шихинского дома стадо коз. Ююкины проводили их взглядами и, не сговариваясь, свернули в переулок — так ближе к станции.

Федулов снял с себя рейтузы, извинился за то, что после ночных происшествий их придется простирнуть, поставил в угол черные сапоги. Надев серенькие штанишки и обретя привычный вид, он сразу лишился необычности. Перед Шихиным стоял сутуловатый парень, словно бы сам смущенный своей незначительностью. Не для того ли он и приезжает сюда, чтобы хоть изредка вкусить чего-то запретного, на грани срама и бесстыдства?

— Что-то вы все заторопились? — спросил Шихин без интереса. Он стоял на крыльце в первых лучах солнца, зябко поеживался в отсыревшей за ночь рубахе и прятал ладони под мышками.

— Надо, старик, надо, — отвечал Федулов, затягивая длинноватый ремень. А его жена, покинув сколоченную из горбылей будочку, торопливо катилась к дому на своих колесиках, продолжая что-то одергивать на себе, поправлять, а под конец, нащупав сквозь платье резинку трусов, оттянув ее и звонко щелкнув по пухлому животу, сочла свой утренний туалет завершенным.

— А то чайку бы попили, — предложил Шихин, щурясь на солнце.

— Тут у вас стреляют, — улыбался Федулов, показывая щербатый ряд зубов. — Не по мне все это, ты уж, Митя, прости. А вот и Марсела! Всегда буду тебя помнить!

— Прощай, — она замедленно протянула руку. — Мне тоже вряд ли удастся забыть о нашей любви.

— Да, встречи со мной незабываемы! — воскликнул Федулов и сбежал по ступенькам, надеясь на этом прощание закончить.

— Боже, как мало человеку надо! — скорбно проговорила Марсела.

Федулов споткнулся, поворотив к ней поганую свою морду, но ничего не сказал. Махнул рукой и, путаясь в штанинах, побрел навстречу призывным крикам жены, которая уже с подозрительностью выглядывала из-под куста боярышника, придерживая оттопыренной ногой калитку. Так они расстались. Навсегда. Однако помнить друг о друге Марсела и Федулов будут еще долго, потому что срамное пребывание на чердаке станет частью их опыта. Позор, испытанный нами, помнится ничуть не меньше, чем самые счастливые дни.