Алёна Хренкова - Записки Замухрышки (сборник)

Таня поступила после школы в МВТУ им. Баумана. Но вскоре учебу бросила и пошла работать на мясомолочный комбинат. Она так и не получила высшего образования, удивив тем самым не только учителей, но и своих друзей.

Мы никогда в жизни не были втроем. После окончания школы пути наши совсем разошлись. Наташа вышла замуж и уехала, а Перфилька для всех «пропала». Она ни с кем из школы не поддерживала никаких отношений и никогда не приходила на вечера встреч. Меня она тоже избегала. Общие знакомые говорили, что в то время между ней и Наташей произошло что-то очень серьезное, а я потеряла сразу обеих подруг.

Мне было лет одиннадцать. В сексуальных вопросах я была дикой. Я не знала даже, что такое менструация, пока меня не посвятила в это моя подружка Перфилька. Интимные же отношения взрослых людей для меня ограничивались нечеткими поцелуями в художественных фильмах и спектаклях, всегда мимо губ, куда-то в бок или в щеку. Тело мне еще не о чем не говорило, а душа и голова были чисты, как лист бумаги перед контрольной.

В это время я была уже по уши влюблена в мальчика, который переехал в новый дом во дворе. Он играл с ребятами в футбол на пустыре напротив моих окон. С третьего этажа было трудно разглядеть его лицо, но оно мне уже нравилось. Нравилось и то, как он одет: в серое пальто-реглан и черную беретку. Наша дворовая шпана так не одевалась. Я его еще толком не видела, но уже любила.

К этому времени я прочла книжку «Нормандия-Неман» и представляла этого мальчика похожим на героического французского летчика. Дурь, конечно. Но мне хотелось мечтать и плакать.

Когда я долго не видела этого мальчика, мне становилось невыносимо грустно и одиноко. Я ложилась на диван, закрывалась одеялом с головой и представляла себе различные варианты нашего будущего знакомства.

Иногда я решала неразрешимую задачу: кого вперед спасать из горящего дома, свою маму или его. Чувство долга и совесть говорили, что мать, а сердце – совсем другое. Как же я мучила себя! Я была на таком душевном распутье.

Моя мать, так и не спасенная из огня, все время сдирала с меня одеяло и орала, чтобы я вытащила руки из-под одеяла, положила их сверху и не прятала. Я не понимала, что она хочет от меня, но чувствовала, что меня подозревают в чем-то нехорошем. Я не думала, что она может догадываться о пожаре. Не спички же я держу в руках. Я успокаивала себя тем, что у нее самой было что-то в голове, совсем не понятное мне в то время.

В нашем классе появился новый ученик. Звали его Борей. Отличался он своим ростом (был выше всех), своей конопатостью и покраснением у доски. Он жил в квартире напротив.

Так как Кочновка в это время стремительно отстраивалась, то кругом были сплошные стройки, и я ходила в школу напрямик через одну из них. Мусора, битого стекла и камней по дороге в школу валялось предостаточно. Зимою ко всему этому присоединялись снежки и сосульки, и все это летело мне в спину, направляемое рукой влюбленного Бориса.

Я пыталась выходить из дома пораньше, попозже, но всегда Боря шел следом в метрах десяти и неутомимо швырял в мою спину разную дрянь. Я пыталась с ним поговорить, но упрямец останавливался на своих десяти метрах, краснел, молчал и при этом как-то нагло на меня посматривал.

Любить никому запретить нельзя, но такой извращенный способ ухаживания я видела впервые. Мне приходилось все время отчищаться от грязи. Этот ненормальный ничего не хотел понимать.

Как выяснилось позже, почти все ребята по-очереди так или иначе выражали особое отношение ко мне, добиваясь взаимности, но так явно я почувствовала внимание только одного Бориса. Уж очень он старался. Однажды, как оказалось, даже перестарался.

В подъездах дома двери были двойными, с застекленными окошками наверху и здоровенными деревянными ручками. Расстояние между ними было сантиметров тридцать, и расположены они были наискось. Вот как-то, выходя из дома, я и была зажата с двух сторон между дверей влюбленным Борей и его помощниками.

Я оказалась лицом к нему. Он держал дверь, смотрел через грязное стекло прямо мне в глаза, делал какие-то глупые рожи и смеялся всем своим красным, конопатым лицом. Это продолжалось до тех пор, пока кому-то из дома не приспичило выйти на улицу. Ребята разбежались.

Но в этом поединке выиграла все-таки я. Бедный Боря, наверно, никогда в своей жизни не видел столько ненависти и презрения во взгляде, которым я его буквально просверливала за все его выходки, выражавшие его любовь.