Валерий Примост - Штабная сука

— Ну?..

— Ну, у меня — пара пуль под ребра, у него — цинковая парадка и бесплатный проезд домой…

Ублюдок, это ж ты о корифане о своем!..

— …Только-только из госпиталя вышел.

Она поднимается на локте, глядит восхищенно.

— Ты серьезно?

Теперь, конечно, нельзя без того, чтобы ручонку ее не взять и пальчиками в следы от пуль не потыкать. Конечно: герой ведь, ебивомать!..

Она балдеет в полный рост. Вот бабы! Какая им разница, с кем трахаться — приборы-то у всех одинаковые. Ан нет: если герой какой-нибудь, то аж пищат. Почему?

А меня уже понесло:

— Мы ж не мазута какая-нибудь, мы — лоси, у нас вся служба такая, стрельба, рукопашная, поножовщина, по краю смерти ходим…

Блин, сам же ненавижу весь этот петушизм, чтобы перед курицей грудь надуть, перья распушить, пройтись гоголем и закукарекать о своих петушиных победах, но рядом с ней ну ничегошеньки поделать с собой не могу. Несет — и труба!

А она лежит рядом, прижавшись, такая вся белая, голая, сладкая, бабская какая-то, и не пойму почему — вроде ж ничего особенного: в головах у них точно поменьше нашего, между ног тоже (вот есть же что-то такое, до дрожи, до судорог, в этом сочетании двух стройных ног и пустоты между ними), — но рядом со всем этим превращается нормальный мужик (я не только себя имею в виду, обобщаю, как говорит замполит) в бестолкового, кипящего кобеля.

И когда это происходит, тут уж не зевай, потому что братан твой ближайший уже навытяжку, уже по стойке «смирно» стоит. А тогда ничего другого не остается, как скомандовать «Шашки вон! На шенкелях в атаку а-а-арш!..»

Потом мы снова расслабились и закурили. И меня опять понесло. Морожу чего-то про скорый дембель, про папашу-богатея с дачей, машиной и прессом бабок, про то, как прикатит она ко мне в Красноярск, ну и дальше — по расписанию — про кабаки, шашлыки, ночевки и прочий кайф. И причем морожу и сам пугаюсь того, что морожу, но одновременно до писка хочу, чтобы так оно все и было.

А она слушает и знай себе все плотнее прижимается ко мне всем своим щедрым женским хозяйством… Блин, ну а мне ж сейчас многого не надо: вот я опять «шашки вон!» и погнал в атаку. Чего ж она, гадина, со мной делает, в самом-то деле! Прямо как соковыжималка с лимоном…

А потом — снова сигарета под сумасшедший базар. Из меня хлещет, что дрисня, что «швыдка Настя», как Хохол говорит. Почему — не пойму. Может, потому, что и лосю иногда надо припасть на чью-то грудь и почувствовать, что не один. Наверное. И так мне в кайф это чувство, что тяну я его из последних сил, растягиваю, даже вот таким дурным морозом. Знаете, как дети дорываются до терпеливых слушателей-взрослых и гонят, гонят чего-то без конца, выдумывают, а потом и сами не помнят, чего гнали. Все, о чем мечтали, чего не имеют, все в это гониво и вставляют, и рассказывают о том, чего нет, как будто оно есть. Так и я. Рассказываю ей о том, каким бы я хотел быть. Но так, как будто я такой и есть. Как будто я и есть крутой боец без страха и упрека, из мажорной семьи, живущий в богатстве и блеске, в каком-то киношном, счастливом, невсамделишном мире, куда я ей только из своей доброты позволил заглянуть одним глазком.

А им же, бабам, только этого и надо. Они бы такие байки сутками слушали, даже без перерывов на прием пищи. Принцы, белые кареты цугом, замки на утесах, даже ночные горшки — и те в сусальной позолоте… Нет, они, конечно, поболе нашего знают, сколько вокру1 дерьма, но так уж им хочется верить, что не везде!.. Дурам херовым…

А потом она расцвела вся и говорит:

— Ой, Андрюша, ты такой классный парень, сильный и умный, не то, что эти все…

А петух раздувается, что твой пузырь, гляди — еще лопнет.

— …Как, наверное, хорошо, что я тебя встретила…

— Не «наверное», — гордо поправляю ее. — Очень даже не «наверное».

— Да… — она на секунду задумывается и потом нерешительно продолжает: — А то все мужики такие мерзкие. Тупые, грубые, жестокие, в постели никакие…

Э, петушара, смотри не лопни от чванства!

— …Детей не любят…

Нет, ну я же не такой, как все! Это они — козлы, а я — клевый! И я немедленно заявляю:

— О, я детей очень люблю! Они такие… такие…

Тут я иссякаю, потому что вспоминаю, что детей я совсем не люблю, да и за что их можно любить, сцыкунов и серунов, плакс, ябед, вредителей, уродов и спиногрызов. Но она меня уже не слушает. Она, захлебываясь, щебечет о своей любви к детям, о том, какой клевой будет женой, о парне своей мечты, которого так хотелось бы встретить и на которого я будто бы даже чем-то похож. Я молча слушаю эту бестолковую болтовню, покровительственно обняв Наташу за плечи: пусть себе тараторит, она ж баба, а бабы все такие. «Баба дура не потому что она дура, а потому что она баба», — говорит обычно о бабах Оскал, и где он прав — там он прав.