Валерий Примост - Штабная сука

Захотелось еще раз в этом убедиться, и я торопливо направился в бытовку. Вошел, встал перед зеркалом. Класс! Метр восемьдесят пять широких мужских костей и крепких мускулов. Крутые плечи. Длинные ноги. Я несколько раз хлопнул кулаком в ладонь. А ну-ка, пойди, схлестнись с таким, как я! Живо хлебало разворочу! Я ткнул «козой» в свое отражение в зеркале. Ты че, урод? Ты на кого дернулся, ублюдок? Че, зубы жмут или глаза мешают? Перед тобой не какой-нибудь чмошник, перед тобой самый что ни на есть Лось. С большой буквы.

Я внимательно вгляделся в свое лицо. Оно мне очень нравилось. Широкое, мужественное, по-мужски плотное лицо. Прищуренные серые глаза Русая челка до бровей. Тяжелая челюсть. Мужик. Боец. Я по-бульдожьи выдвинул челюсть вперед, придав лицу свирепое выражение. Клею, блин. Был бы телкой, писал бы кипятком от такого мужика.

Ладно. Тряхнув челкой, я прошелся по бытовке и вышел в расположение. Скука вдруг навалилась на меня пуще прежнего. Может, сходить в парк? Хотя чего там делать? Сегодня очередь Оскала работать. Я представил себе, как Оскал курит, улегшись на броне нашей бээрдээм-ки, и лениво материт Гуляева и Банника, духов из последнего призыва, зачисленных в наше отделение. Оскал вечно так зависает на солнце, что даже не слезет с бээрдээмки, если духи начнут вальтовать. Так, кинет гаечным ключом в голову, а то просто прикажет одному снять ремень и всыпать второму. Он называет их «удавы». Когда он произносит это слово, горло его раздувается, а челюсть отъезжает вниз, как лопата бульдозера, и получается что-то вроде «ад-дэвы». И мне в такой момент всегда представляется удавчик из мультфильма, где тридцать восемь попугаев, изогнувшийся буквой «зю», как королевская кобра перед атакой.

В общем, в парк идти мне не хотелось. Я и не пошел. А пошел я в прямо противоположном направлении, В гости. К земляку в мехполк.

Мы с ним были знакомы еще дома, в Красноярске, жили в соседних дворах. Неплохой парнишка. Меня призвали на полгода раньше. То-то я обрадовался, случайно столкнувшись с Котом в столовой.

Чего уж говорить, тяжело ему приходится: у него в роте полным-полно чурбанов. А сам он… ну, в общем, не лось. Но парнишка клевый. Чего б не сходить, не проведать? Ну, я и пошел.

Мазутовского дневального, который попробовал было остановить меня — куда, мол, прешь, военный? — я просто отпихнул пятерней в харю: придурок, не знает, что с лосями лучше не связываться. Он отлетел к стене и затих.

Я заглянул в расположение и только и смог, что от души матернуться. Там был сплошной гадючник чурбанов. Конечно, их там было меньше, чем могло бы быть (большинство сейчас шарилось по парку), и точно меньше, чем вообще существует чурбанов в природе, но уж, конечно, намного больше, чем мне бы того хотелось. Они что-то мерзко балаболили в десяток глоток на своей тарабарщине и суетились, сновали во все стороны, как тараканы. Это зрелище так захватило меня (знаете, каково оно — глазеть на всякую гадость: и противно, и глаз не отвести), что я и не заметил подошедшего ко мне сержанта, как ни странно, белого.

— Кто такой? — выпятил он грудь. Чубастый, ухоженный, явно дедушка.

Я мрачно, исподлобья посмотрел на него. Не люблю, когда со мной говорят в таком тоне.

— Ты к кому, браток? — все мигом поняв, сбавил он обороты.

— Братишка мой здесь служит… — бросил я небрежно. — Вадик Котов.

— Есть такой, — кивнул чубастый. — В наряде по столовой стоит.

Толковый парень. Другой бы сказал «ебошит» или «гниет». А этот аккуратно говорит. Чтобы брата, меня, то есть, не задеть. Шарит военный, чего уж там.

— Хочу его увидеть, — веско сказал я.

— Поможем, — кивнул чубастый и обернулся к дневальному: — Петров, усвистал в столовую. Котова сюда. Скажешь, брат пришел.

Дневальный сорвался с места.

— Пойдем пока покурим, браток, — предложил чубастый.

Мы зашли в умывалку.

— Как он здесь? — задал обычный «братанский» вопрос я, принимая от чубастого «Астру». — Не обижают?

— Все ништяк, — кивнул мне чубастый. — Парнишка неплохой… Мягковат маленько, — добавил он. — Но западла нет.

— Да хули там мягковат, — возразил я. — Кто на духанке другой?

И подумал: «Кто, кто! Да я, блин, другой!» Но не всем же такими быть… Вдруг мне стало смешно: я представил себе, какая рожа будет у этого чубастого, когда он узнает, что говорил как с равным с солдатом второго периода службы, с «торчком», и не распознал его. Обычно ведь выслуга у солдата на лбу написана.

Я только успел забычковать окурок, как в умывалку влетел Кот. Удивленный, как Лайка в космосе: никаких братьев у него по жизни не было.