Кристофер Прист: Гламур

Я пытаюсь вспомнить, откуда это началось, думаю о своем детстве и задаюсь вопросом, не могло ли еще тогда случиться нечто такое, что сделало меня тем, кем я стал. Никогда прежде я особенно не задумывался над этим, поскольку в целом был счастлив. Полагаю, все дело в моем отце, который всячески оберегал меня от реальности, и я плохо представлял, что происходит на самом деле. Мать моя умерла, когда мне было всего три года, но даже это не стало для меня по-настоящему тяжелым ударом: она долго болела, и к моменту ее кончины я уже привык большую часть времени проводить с няней.

О детских годах у меня сохранились наилучшие воспоминания. Когда мне было восемь, я был отослан из школы домой с медицинским предписанием. Среди учеников случилась вспышка какой-то вирусной инфекции, провели всеобщее обследование, и оказалось, что я – носитель вируса. Меня посадили под домашний карантин и запретили общаться с другими детьми вплоть до полного избавления от заразы.

История закончилась следующим образом: я был помещен в частную клинику, где усилиями докторов благополучно лишился обеих совершенно здоровых миндалин, после чего получил разрешение вновь посещать школу. К тому времени мне как раз исполнилось девять.

Почти полугодовые вынужденные каникулы захватили самые жаркие летние месяцы. Большую часть времени я был предоставлен самому себе и на первых порах чувствовал себя одиноким и заброшенным, но быстро адаптировался. Мне открылись удовольствия жизни в уединении. Я прочитал горы книг, отправлялся на долгие прогулки за городом в окрестностях родительского дома и тогда впервые заинтересовался дикой природой. Отец купил мне простенький фотоаппарат, и я принялся изучать птиц, цветы и деревья, предпочитая их обществу своих бывших приятелей. В саду я соорудил себе убежище, где просиживал часами над книгами и снимками, фантазируя и мечтая. Смастерив из старой детской коляски тележку, я носился с ней по сельским тропинкам и холмам, счастливый, как никогда прежде. Это было время простоты и довольства; именно тогда сложились мой характер и внутренние убеждения. Естественно, оно изменило меня.

Возвращение в школу было настоящей тоской. После полугодового карантина одноклассники успели меня забыть, и я сделался изгоем. Дети собирались в компании, затевали общие дела и игры, я же оставался в стороне, как чужак, не знающий их тайного языка и условных знаков. По правде говоря, меня это мало заботило. Взамен я получил возможность вести прежнюю жизнь, наслаждаясь одиночеством, хоть и не столь полным, как дома. Так до конца школы я и проболтался где-то на обочине, почти не привлекая к себе внимания. Но я никогда не сожалел о том долгом лете, проведенном наедине с собой, я лишь мечтал, чтоб оно длилось вечно. Взрослея, я менялся, и нынче я уже не тот, что был прежде, но до сих пор, возвращаясь мыслью к тому счастливому времени, я вспоминаю о нем с неизменным чувством тоски и утраты.

Так что, вполне вероятно, все началось именно тогда, и эта повесть есть итог, напоминание о былом. Все, что следует далее, – только моя история, но рассказанная на разные голоса. И мой голос звучит среди прочих, хотя я – пока еще только «Я». Скоро я обрету имя.

Дом строился с видом на море. После превращения в санаторий для выздоравливающих его расширили, добавив два новых крыла. Эти пристройки не нарушили первоначального стиля здания; что касается парка, то ландшафт его был изменен и приспособлен к нуждам пациентов. Теперь во время прогулок им не приходилось преодолевать крутые подъемы и спуски: пологие дорожки, усыпанные мягким гравием, плавно извивались среди лужаек и цветочных клумб, повсюду были расставлены деревянные скамейки и устроены ровные площадки для инвалидных колясок. Зелень буйно разрослась, однако густые кустарники и живописные рощицы лиственных деревьев выглядели прекрасно ухоженными. В самой нижней части парка, в конце узкой тропы, ведущей в сторону от центральных аллей, за живой изгородью находился уединенный пятачок – изрядно заросший и заброшенный, но с чудесным видом на близлежащий участок побережья южного Девона. Этот вид на море позволял Грею ненадолго забыть, что Мидлкомб – клиника. Впрочем, и здесь, в этом неухоженном уголке сада, с безопасностью пациентов все было в полном порядке: низкий бетонный поребрик, уложенный прямо в траве, не позволял подкатить инвалидную коляску слишком близко к краю обрыва, а из кустов торчало устройство срочного вызова, связанное с кабинетом дежурного медперсонала в главном корпусе.