Кристофер Прист - Гламур

Когда Найалл не читал, он писал. Он исписывал бесчисленные блокноты, неторопливо заполняя их изысканным, витиеватым почерком, тщательно выводя каждую букву. Мне никогда не дозволялось заглядывать туда, и сам он мне тоже ничего не читал. Но все равно это меня сильно впечатляло.

Таков был Найалл, когда я встретила его впервые, и он сразу очаровал меня. Он был на пару месяцев моложе меня, и все же он казался мне во всех отношениях гораздо мудрее и опытнее, чем любой из моих прежних знакомых. Он умел увлекать и воодушевлять. К тому времени, когда я окончила колледж и получила диплом, я уже знала совершенно точно, чем хочу заниматься и как жить. Гламур был надежным убежищем от тягот жесткого мира, и я укрылась в нем.

Возможность быть вместе с Найаллом представлялась настолько заманчивой, что последние сомнения были отброшены. Все, что мы тогда вытворяли, носило на себе печать полной безответственности. Мое преклонение перед Найаллом не знало границ, мне так хотелось произвести на него впечатление, что я старалась не отставать ни в чем и даже превзойти его. Мы будили друг в друге самое худшее: его безнравственность удовлетворяла мою страсть к красивой жизни.

Вскоре я полностью освоилась в кочевом мире гламура. Мы не имели постоянного жилья, нас носило из одного временного пристанища в другое. То мы спали в пустующей комнате частного дома, то в универмаге, то в отеле. Мы прекрасно питались, крали самые свежие продукты. Если нам хотелось отведать изысканных блюд, мы отправлялись на кухню хорошего отеля или ресторана. У нас не было проблем с новой одеждой, мы никогда не мерзли, не голодали, не ночевали на улице, не боялись быть пойманными, не испытывали никаких неудобств. Теперь я чувствую себя виноватой, но тогда Найалл был иголкой, а я ниткой. Он пробуждал мою неугомонность, не давал угаснуть последним порывам юности.

Мы вели беспечную жизнь года три. Все события тех лет перемешались в памяти и слились в общую смутную картину какой-то затянувшейся юношеской эскапады. Я часто вспоминаю отдельные случаи, и каждый раз, вновь переживая те пьянящие ощущения, не устаю удивляться тому, какими умными и превосходными во всех отношениях мы сами себе тогда казались. Да, о такой жизни можно только мечтать: все, чего бы мы ни пожелали, было буквально под рукой, и мы не отчитывались ни перед кем.

И все же мое ослепление не могло продолжаться вечно. Со временем я начала прозревать: я поняла, что Найалл не слишком-то оригинален, что в его яркой одежде, прическе, во французских сигаретах нет ничего необычного, что многие люди в реальном мире делают то же самое. Найалл мог казаться особенным только в сравнении с другими невидимыми, а невидимые меня уже не слишком интересовали. Его страсть к книгам и стремление стать писателем по-прежнему вызывали мое восхищение, но он упорно держал меня на почтительном расстоянии от своих литературных дел. Я продолжала находить его привлекательным, но чем ближе мы сходились, тем яснее становилось, насколько поверхностным было самое впечатляющее в нем.

Нашему союзу угрожало и еще кое-что: порочное семя раздора, которое неуклонно прорастало. Я использовала энергию его облака для перехода в реальный мир. С каждым днем это давалось мне все легче и легче, что несказанно радовало меня и злило Найалла. Стоило мне только стать видимой, как он тут же впадал в ярость и начинал обвинять меня во всех грехах: якобы я подвергаю нас обоих опасности и мы оба рискуем быть обнаруженными. На деле же все объяснялось иначе: он глубоко страдал из-за своей неспособности быть видимым и смертельно завидовал мне. Мысль о моих преимуществах была ему ненавистна. Парадокс же состоял в том, что своим мнимым превосходством и кажущейся свободой я была обязана только ему. Теперь я жаждала быть нормальной и жить в том реальном мире, которого так боялся Найалл, но для этого мне требовалась его помощь, и чем ближе я была к достижению своей мечты, тем все более становилась от него зависимой и все менее способной наслаждаться плодами собственной свободы.

Постепенно всплывали и другие проблемы. По мере взросления у меня обострялось и чувство вины. Мне становилось все труднее красть продукты и прочее, в чем мы нуждались. Решающим стал случай в Хорнси, в одном из магазинов сети «Сейнсбэри». Когда мы, нагруженные продуктами, покидали торговый зал, мне на глаза попался открытый ящик кассового аппарата, в котором было полно денег, и я, повинуясь внезапному порыву, захватила полную горсть десятифунтовых банкнот. Это была глупая и бессмысленная кража: деньги не представляли для нас никакой ценности. Через пару дней я узнала, что кассирша потеряла работу, и до меня впервые дошло, что мы причиняем вред другим людям. Это был момент отрезвления, и с тех пор все переменилось.