Дуглас Кеннеди - Момент

— Вернусь через час, — сказал я и, прежде чем Мехмет опомнился, быстро зашагал обратно по коридору.

На соседней улице нашлось маленькое итальянское кафе. Я выпил два эспрессо, пока записывал в блокнот все, что произошло за последние сутки. Слова Мехмета «Ты должен жениться на этой девушке» до сих пор звучали в моей голове. Отложив авторучку, я спросил у бармена, можно ли воспользоваться телефоном.

— Одна марка за десять минут, — сказал он, выставляя телефонный аппарат на стойку бара.

— Что-то дороговато, — заметил я.

— Такая такса, — ответил он.

Я пожал плечами, отдал ему марку и набрал телефон «Радио „Свобода“». Попав на коммутатор, попросил соединить меня с Петрой Дуссманн. Ее линия долго отзывалась длинными гудками, и на седьмом по счету я уже отчаялся, когда вдруг…

— Дуссманн, — произнес запыхавшийся голос.

— Я что, заставил тебя бежать через весь офис?

— Заставил.

— Надеюсь, ты не против, что я звоню тебе на работу.

— Это счастье — слышать твой голос, — почти шепотом произнесла она. — Не пугайся моего заговорщического тона, просто Павел слоняется рядом.

— Нет проблем. Звоню только потому, что не доживу до вечера, если не услышу твой голос.

— Я люблю тебя, — прошептала она. — Будь моя воля, я бы сейчас сбежала отсюда прямиком в твои объятия.

— Я могу быть на станции «Веддинг» уже через пятнадцать минут.

— У меня деловой ланч с двумя режиссерами через двадцать пять минут.

— Значит, у нас будет целых пять минут.

— Жду тебя на выходе из метро.

До Веддинга я доехал все-таки за восемнадцать минут. Она уже стояла наверху и, завидев меня, бегущего вверх по лестнице, поспешила навстречу, обвила мою шею руками, прижала к стене, и наши губы слились в поцелуе. Наконец она отстранилась от меня.

— Ты… — прошептала она. — Ты…

— И ты… это мы.

— Я уже опаздываю, — сказала она.

— Тогда беги.

— То, что ты приехал сюда всего на пять минут…

— Если захочешь, я буду каждый день приезжать на пять минут.

— Скажи мне, что любишь меня.

— Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Потом, после еще одного долгого и глубокого поцелуя, она оторвалась от меня и побежала наверх. Я прислонился к стене, чувствуя себя героем комикса с нимбом из звезд и восклицательных знаков после поцелуя девушки.

Я заставил себя вернуться в метро и с глуповатой улыбкой на лице так и доехал до станции «Зоопарк». Марафонским шагом добежал до госпиталя и оказался у палаты Аластера минут за пятнадцать до окончания приемных часов. Мехмета уже не было, но Аластер сидел в кровати, заложив руки за голову, и смотрел в потолок.

— Возвращение влюбленного, — приветствовал он меня. — Дай-ка угадаю. Ты улизнул на свидание в конурке над китайской прачечной, где вы прячетесь от ее иранского мужа-фашиста Аббаса, который днем работает таксистом, а по ночам зашибает большие деньги как профессиональный борец.

— Я всегда говорил, что тебе надо писать романы, Аластер.

— Так у тебя было свидание?

— Не совсем. Но…

— О, кажется, понимаю. Потискались в общественном парке. Она сбежала с работы ради встречи с тобой, и ты уже поплыл.

Я почувствовал, что краснею. Улыбка Аластера стала шире.

— Кажется, я попал в яблочко. Что ж, молодой человек, выкладывай подробности.

— Ты скоро с ней познакомишься.

— Мехмет уже успел, и он сказал, что она довольно милая. Очень высокая — для Мехмета это все, кто выше его. И довольно красивая, с — как это он выразился? — грустными глазами. Что, она меланхолик?

— Мы все в какой-то степени меланхолики.

— Ага, значит, я соседствую с великим философом. Но ты отклонился от темы. Мехмет — который всегда в меланхолии — сказал, что вы выглядели по уши влюбленными.

— Да, это правда.

— Поздравляю.

— Ты сегодня бодрячком.

— Возможно, потому, что один американский писатель оказал мне добрую услугу. Спасибо тебе.

— Мехмет тебя любит.

— Ну, это громко сказано.

— Зато правда.

— В делах сердечных не бывает правды. Есть только реальность момента. Завтра все может измениться, тем более в запутанной ситуации Мехмета.

— Все невозможное возможно, если только захотеть. Внутренняя борьба, которую я наблюдал в Мехмете сегодня, пока мы ехали к тебе, — то, как он разрывался между тем, что говорило его сердце, и тем, что предписывала его культура, — не оставляет сомнений в том, что он хочет этого, хочет тебя. Вопрос в другом…

— Можешь ты заткнуться, черт возьми?