Дуглас Кеннеди - Момент

Холод все-таки вынудил меня двинуться дальше, и, поскольку я уже добежал до Тиргартена, теперь путь мой лежал дальше на запад, в сторону госпиталя «Кранкенхаус». Сегодня у меня на спине был рюкзак, в который я сложил накопившуюся почту Аластера, несколько газет и прошлые выпуски журнала «Нью-Йоркер». Когда я подошел к его кровати и вручил корреспонденцию, вместо благодарности услышал привычное ворчание:

— Как там говорится — «убить гонца»? Какого черта ты принес все эти идиотские денежные требования от банков-кровопийц и прочей нечисти?

— Боюсь, что жизнь продолжается… и я подумал, что, когда ты выйдешь отсюда, тебе вряд ли понравится, если дома тебя будут поджидать кредиторы.

— Ты принес мою чековую книжку?

— Она в той папке, вместе со счетами.

— Ты еще более организованный, чем я. Кстати, я терпеть не могу этот чертов «Нью-Йоркер» с его аристократами-англофилами из Новой Англии, которые пишут о том, как они в детской трахают жену соседа, а в это время снег засыпает Бостон и внизу все распевают «О, придите все вы, верующие». Тут на днях я прочитал этот бред на восьми страницах о происхождении швейцарского армейского ножа. Я понимаю, для американцев с восточного побережья такое чтиво — то что надо, но боже упаси меня от этого склероза…

— Похоже, симптомы абстиненции уже позади?

— Ты застал меня в полуживом состоянии. Тем не менее субститут, хотя и ужасный, помогает скрасить мои дни.

Доктора намерены продержать меня здесь еще пару недель, пока не убедятся в том, что я прошел полную детоксикацию, родился заново и все такое. Но давай покончим с этим удручающим сюжетом про меня и обратимся к блистательному зрелищу очевидного, что я сейчас наблюдаю своими глазами.

— Что ты хочешь этим сказать?

— О, держите меня, он прикидывается скромником. Робкий, невинный… и вы только посмотрите, он еще и краснеет.

— Понятия не имею, о чем ты, — сказал я, пытаясь сдержать глуповатую улыбку, которая предательски расползалась по моему лицу.

— Ее имя, monsieur. Ее имя.

— Петра.

— Ага, eine Deutsche…

— Угадал.

— И это любовь, не так ли?

— Что, неужели так заметно?

— Сын мой, ты прозрачен, как вода. Лишь только ты переступил порог, я подумал: сукин сын… это все-таки случилось с ним. Я больше ничего не буду говорить, скажу только одно — и прислушайся к голосу опыта, — сбереги это на всю жизнь. Поверь, то, что ты испытываешь сейчас… такое случается раз, от силы два в жизни.

— Так было у тебя с Фредериком?

— Надо же, ты помнишь его имя.

— Конечно помню.

— Давай больше не будем о нем, иначе я сорвусь и побегу в город искать дозу. Моя цель на будущее — жить в той зоне, которая граничите невыносимым. Или, иначе говоря, это сюжет, которого я бы хотел избежать в будущем. Потому что…

Он замолчал на мгновение и отвернулся к окну. Тусклый зимний свет упал на его лицо, и в нем зажегся огонь былой страсти, хотя и с оттенком грусти, словно моя метаморфоза пробудила в нем сокровенное, наполнила надеждой и ощущением счастья.

— Шел бы ты отсюда, — произнес он. — Мне сейчас необходимо смириться с настоящим и не поддаться тому, что чувствуешь ты, как бы я этому ни завидовал, черт возьми.

— Понимаю, — сказал я.

— Но ты ведь придешь завтра, да?

— Конечно.

— Как там Мехмет?

— Он сегодня на другой работе, поэтому не смог прийти. Но нам осталось последний разок пройтись лаком, и твоя мастерская будет такой, какой ты привык ее видеть. По правде говоря, она стала даже еще лучше.

— Когда они закончат меня истязать, я собираюсь доказать миру, чего я стою. Все, что уничтожил этот бездарный недоносок, я восстановлю за считаные дни.

— Не сомневаюсь в этом.

— И напоследок скажу, пока тебя не прогнали… наслаждайся счастьем. Тебе выпали четыре туза. Не упусти свой шанс.

Всю дорогу до дома слова Аластера не выходили у меня из головы, как всегда бывает с мудрым советом, конечно если ты впускаешь его в свою душу и позволяешь работать на полную катушку. И если ты впервые в жизни начинаешь доверять своему сердцу.

Дома я первым делом снял с постели жестоко измятые и перепачканные простыни. Застелил свежее белье и отправился в корейскую прачечную, что находилась неподалеку. Оттуда зашел к мяснику и взял целую тушку цыпленка, в турецкой бакалее купил зеленую фасоль, картофель и еще две бутылки того «Пино Гриджио», что так хорошо пошло вчера. Я приготовил цыпленка и картофель, отдраил кухню, сменил полотенца, навел безукоризненный порядок в квартире. Ближе к шести вечера я стал все чаще поглядывать на часы. И вот наконец в замке повернулся ключ. Бросившись вниз по лестнице, я подбежал к двери как раз в тот момент, когда зашла Петра, в мокром берете, с чемоданом в одной руке и пакетом с провизией в другой. Но прежде этих второстепенных деталей я увидел счастливую улыбку на ее лице, электрический блеск глаз, поспешность, с которой она бросила пакет со снедью на стул, поставила чемодан на пол и кинулась в мои объятия. Мы слились в долгом поцелуе, потом Петра обхватила мою голову руками, на миг отстранилась и, глядя мне в глаза, произнесла: