Дуглас Кеннеди - Момент

— Я же из Нью-Йорка. У нас бункерный менталитет.

— Я уже придумала меню на ужин: спагетти с томатным соусом и анчоусами. В холодильнике есть даже немного свежего базилика, чеснок и пармезан, а еще две бутылки белого вина. Ты меня покорил, Томас. Я перееду к тебе.

Мы снова поцеловались. Потом, освободившись от подноса с завтраком, забрались обратно под одеяло и насладились моментом близости. Страсть всегда ненасытна, она опьяняет и доводит до блаженного неистовства. Наша потребность в постоянных тактильных ощущениях дополнялась таким же настойчивым желанием говорить друг другу о любви, подбирая эпитеты одновременно абсурдно романтические и в высшей степени искренние. Когда я вспоминаю тот первый день, проведенный вместе, мне самому не верится, насколько свободно изъяснялся я тогда на языке любви, которого всегда сторонился, потому что, если ты никогда не был безумно влюблен, даже выражение «безумно влюблен» вызывает у таких самонадеянных столичных типов, как я, лишь сардоническую улыбку. Но, впадая в состояние «безумной влюбленности», ты произносишь Ich liebe dich настолько часто, что уже задаешься вопросом: не пытаешься ли ты убедить себя в том, что все это происходит с тобой наяву, да и возможно ли вообще такое счастье?

Похоже, Петра думала о том же. Когда после короткой дремы я открыл глаза, то увидел, что она сидит в постели и смотрит на меня — как ночью смотрел на нее я.

— Привет, — тихо произнес я, взяв ее за руку. — Все хорошо?

— Я все спрашиваю себя: неужели так бывает? Не сон ли это?

— Я сам все время думаю об этом.

— И я постоянно прошу Всевышнего, хотя Он никогда не прислушивался ко мне в прошлом, поскольку знает, что я скептически отношусь к его существованию: пожалуйста, пожалуйста, сделай так, чтобы это длилось вечно. Пусть все останется так, как есть сейчас.

— Но почему должно быть иначе? Никто не может помешать нам быть вместе.

Она прикусила губу и сделалась печальной.

— Я что-то не то сказал? — спросил я.

— Тебе часто везло в жизни, Томас?

— Везло? Что ты понимаешь под везением? Родился на Манхэттене. Никогда не гнался за материальным. Если не считать родителей, вечно недовольных друг другом… ну, наверное, по большому счету, все складывалось удачно. Особенно с тех пор, как я решил жить так, как мне хочется.

— Знаешь, а меня удача почему-то всегда обходила стороной. Временами я думала: за что мне столько испытаний, почему столько трудностей?

— Что ты вкладываешь в слово «трудности»?

— Понимаешь, когда тебе не слишком везет в жизни, ты начинаешь думать, что все хорошее, что вдруг приходит к тебе, обязательно отберут.

— Это не так… этого не будет.

— Обещай мне.

— Конечно, я обещаю тебе это.

Она уткнулась в мое плечо и крепко прижалась ко мне.

— Спасибо тебе, — сказала она.

— И тебе спасибо.

— За что?

— За то, что ты такая, какая есть.

— Но ты еще толком не знаешь меня, Томас. Вдруг я окажусь невыносимой, ворчуньей, стервой…

— Не пытайся купить меня своими достоинствами.

— Пожалуйста, смеши меня, когда я бываю слишком серьезной и мрачной.

— С удовольствием.

— И не убегай от меня.

— Я никогда этого не сделаю.

— Но ведь в прошлом у тебя это было?

— Признаюсь, грешен. Но, если честно — а я впервые говорю это, — я всегда искал предлог, чтобы остановиться.

— Мы с тобой сумасшедшие.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что говорим друг другу все эти возвышенные слова… после единственной ночи вместе.

— Так это же здорово.

— Ты действительно никогда не испытывал ничего подобного?

— Никогда. А ты?

— Я была замужем. Но это было… совсем не то. Не то, что я чувствую сейчас. А что я чувствую сейчас? Безумие. Восхитительное безумие.

— В этом безумии нет ничего плохого.

— Пока оно длится.

— Оно и будет длиться всю жизнь, любимая.

Уже перед заходом солнца мы вместе приняли душ — долго стояли под струящимся водопадом, чувственно и медленно лаская друг друга душистой мыльной пеной, ни на секунду не прерывая поцелуев. Потом мы вытерлись полотенцами, оделись и уютно устроились на диване с первой бутылкой «Пино Гриджио» и сигаретами. Петра просмотрела мою коллекцию из пары десятков пластинок, которые я купил с момента переезда.

— Значит, ты любишь джаз пятидесятых. И квартеты Бетховена. И Бартока. И Баха в фортепианном исполнении. А еще много Брамса — стало быть, в тебе есть меланхолическая жилка. И два альбома Фрэнка Заппы — чтобы доказать, что ты все-таки живешь в восьмидесятых. Но больше никакой новой музыки. Ни «Клэш», ни «Секс Пистоле», ни «Полис», ни «Токингхедс»…