Давид Фогель - Брачные узы

Она на секунду запнулась. Забытая горящая сигарета валялась в пепельнице и курилась тонкой струйкой голубоватого дыма, поднимавшегося над ней, извиваясь. Лоти жаловалась, словно говоря сама с собой:

— Два года! Сколько же можно выстрадать за два года! Так много дней, ночей, часов, минут! И каждый миг полон страданий! И вот сил больше не осталось. Вода даже камень точит. Больше я не могу. Остался один путь: скажите, вы готовы оставить ее, и уедем вместе в какую-нибудь другую страну? Мы могли бы уехать уже через три-четыре дня. Долго собираться незачем. Немного денег тоже будет. Папа мне даст. Я все хорошо продумала. Он даст денег на поездку в Италию. Папа очень любит меня, он думает, что я больна и что мне необходимо южное солнце. Уедем, поселимся на одном из итальянских или французских курортов. А там посмотрим. Может быть, со временем вы сможете получить развод. А нет — так не важно. Нам не нужно разрешение ни от кого. Главное, что мы любим друг друга. И мы вовсе не обязаны все время сидеть на одном месте. Поживем где-нибудь несколько месяцев — и дальше. Вы сможете спокойно работать и позабудете всю боль, которую она вам причинила.

Лоти умолкла. В глазах ее, которые она не отводила от Гордвайля, было ожидание. Но тот молчал, понурив голову. Пока она говорила, через него словно прошел электрический разряд, который высветил перед его глазами далекую страну, страну солнца и моря, иных людей, иную жизнь и Лоти, милую Лоти среди всего этого, единственную дорогую ему душу. Все было так чудесно, так просто и ясно. Но миг, и видение погасло.

— Итак, Рудольф? Вы должны ответить мне. Я бы хотела услышать от вас ясный ответ.

— Я… что я могу сказать? — с усилием вымолвил Гордвайль. — Вы дороги мне как никто в мире. Я… но я не могу… никогда не смогу…

— Что вы не можете? — выговорила смертельно побледневшая Лоти. — Что?

— Н-не смогу у-уехать… Поверьте мне… Даже если бы речь шла о спасении моей жизни…

— Отчего же нет?

— Невозможно для меня, я не могу уйти от нее… У меня не достанет сил…

— Но вы ведь вовсе ее не любите! Я знаю, не любите!

— Не знаю. Может быть, люблю, а может, и не люблю. Но уйти от нее свыше моих сил. Никогда не смогу. Никогда.

— А я? Меня вы оставляете на произвол судьбы? Меня он бросает! — обратилась она к кому-то невидимому. — Меня он бросает! Он остается с ней, с ней! Все потеряно теперь! Он останется с ней!

Невыразимая жалость овладела Гордвайлем при виде Лоти, смотревшей остановившимся взглядом на какую-то удаленную точку и повторявшей время от времени одни и те же слова. Он бросился перед ней на колени, гладил ее руки, покрывая их тысячей поцелуев, уговаривал ее, бормоча бессвязные слова:

— Послушайте, Лоти, дорогая, я на все готов ради вас, я могу… Но этого не просите у меня… Вы же видите, что нельзя мне… Что мне делать? Это свыше моих сил… Поймите…

Но Лоти, казалось, ничего не чувствовала и не слышала. Она не мешала ему, повторяя снова и снова, теперь уже машинально: «Все потеряно. Он останется с ней…» Сухие глаза ее расширились, блеск исчез из них. С одного взгляда было ясно, что она ничего не видит.

Гордвайль встал с колен и сел на стул. И в тот же миг вскочил снова. Сделал шаг на середину комнаты и встал перед Лоти, уронившей теперь голову на руки. В окаменевшей этой позе была какая-то невыразимая грусть. Как окликают заснувшего человека, он позвал ее: «Лоти, Лоти!» Она не шевельнулась. Он не знал, сколько времени простоял так. Наконец она подняла голову, отчужденно взглянула на него и отстранила рукой. Легла навзничь на софу и потянула на себя одеяло. Лежала неподвижно, глядя в потолок. Она походила на тяжелобольного, потерявшего сознание. Не зная, что делать, Гордвайль долго стоял на одном месте, не осмеливаясь пошевелиться. Потом вернулся на стул и стал вслушиваться в застывшую тишину в комнате, в скрип открывшейся где-то далеко двери, в глухие отзвуки чьего-то зова на улице и в голос внутри себя самого, повторявший навязчиво и беспрестанно: «Вот теперь все безвозвратно потеряно!» Что-то взорвалось в нем, взорвалось в этой вязкой тишине, и осколки повисли в пространстве комнаты, реально и ощутимо… Кто-то нес вину за все это, не он и не Лоти, кто-то чужой ворвался в их владения и сознательно навел порчу…

Затем Лоти повернула к нему лицо. Он подумал, что она зовет его, вскочил и подошел к ней. Ломающимся, не похожим на ее голосом — как будто в нем лопнула струна, она с трудом выговорила:

— Теперь уходите! Я хочу остаться одна.