Давид Фогель - Брачные узы

Оба они не заметили, как пролетело время, и они остались последними посетителями в кафе. Официант подошел получить с них деньги: пора было идти.

— Могу тебя проводить! — вызвался Гордвайль, когда они вышли на улицу. — Я совсем не спешу домой, и мне хочется немного пройтись.

Он чувствовал себя теперь как-то связанным с этим Перчиком, сделавшимся чем-то вроде наперсника для него. Более того, в этот миг он казался Гордвайлю не таким уж подлецом, словно тот поднялся на ступеньку вверх и встал на один уровень с ним самим, только потому, что посвящен был в некие интимные подробности его, Гордвайля, жизни. Часы на Шоттенрингплац показывали двадцать минут третьего. Было не холодно. Даже несколько прохожих встретились им на освещенной и пустой улице, казавшейся сейчас шире, чем днем. Шаги обоих гулко отзывались по Верингерштрассе, заставляя одиноких проституток показываться из сонных переулков. Гордвайль дошел с Перчиком до ворот его дома, простоял с ним там еще с полчаса, не переставая говорить, пока Перчик не попрощался с ним наконец и не позвонил привратнику. Теперь уже была половина четвертого. Гордвайль чувствовал себя совершенно опустошенным, во рту стоял мерзкий привкус, как наутро после пьяного застолья.

Он отошел на несколько шагов от дома Перчика и остановился, чтобы решить, куда идти. До утра оставалось еще много времени. Утром же, когда Tea уйдет на работу, он пойдет к себе и заляжет спать. «А почему бы ему не отправиться домой прямо сейчас?» — обозначился перед ним непростой вопрос. Что он, должен шляться по улицам всю ночь, как бродяга, только потому, что у Теи полно престранных капризов? Хотя, по правде говоря, спать ему совсем не хочется… Даже окажись он сейчас на собственном диване, он бы не смог заснуть — и тем не менее! Отлично, сейчас он пойдет домой, поднимется наверх, и будь что будет! Но в глубине души Гордвайль знал, что не станет этого делать.

Как бы то ни было, он тронулся с места. Шел неспешно, как человек, вышедший на прогулку и получающий от этого удовольствие. Отвращение, вызванное его откровениями с Перчиком, не покидало его ни на минуту: он чувствовал себя запачканным. Он был сейчас в Веринге, неподалеку от дома родителей Теи. Ему вспомнилась другая ночь, года полтора назад, тогда он тоже оказался в этом районе, и сердце его защемило, он ощутил острую боль безвозвратной утраты. Как много изменилось с тех пор! Той ночью вся предстоящая череда дней и ночей казалась наполненной каким-то особым сиянием. И уж конечно, среди них не было места ночи, подобной этой. Прошло только полтора года, но этого времени хватило, чтобы он превратился в развалину. Только сейчас Гордвайль с ужасающей ясностью осознал, до какой степени разрушила его совместная жизнь с Теей. Совершенно раздавлен, не человек, а развалина, даже будущее которого вряд ли таит в себе новые взлеты и подъемы.

В этот момент он поравнялся со скамьей возле здания Оперы и опустился на нее, потому что на него навалилась вдруг смертельная усталость, итог всех его усталостей, накопившихся за эти полтора года. А самое ужасное, продолжал он развивать свою мысль, что выхода нет. Он попал в замкнутый круг: вместе с Теей существовать невозможно, а без нее — тем паче… Он вздрогнул от холода, поднялся со скамьи и пошел дальше. Вынул часы: с момента расставания с Перчиком прошло не более двадцати минут. До девяти утра еще целая вечность — чем ему занять себя до этого времени? Сердце его сдавили вдруг безграничное отчаяние и сильный страх перед долгой этой ночью, он ускорил шаг, почти побежал, словно так мог быстрее поспеть к цели, к утру, когда ночь наконец подойдет к концу. У Дома престарелых он остановился купить сигарет в киоске, торговавшем горячими сосисками. Новая продавщица с тяжелыми чертами загорелого лица пробудилась от мимолетного сна и дважды пересчитала сигареты. Мимоходом Гордвайль отметил кривой красный шрам на ее щеке, от левого уха до мясистого рта. Какое-то внутреннее томление, похожее на голод, навело его на мысль съесть пару сосисок. Перекусив, он продолжил путь. Оказавшись второй раз на Шоттенторе, он свернул к набережной и пошел вдоль нее. Подумал было, что можно спуститься к причалу и поискать место для сна под одним из мостов, но тут же оставил эту мысль. Возле воды легко подхватить простуду. Теперь он шел медленно, всем телом подавшись вперед, усталость одолевала его, и любая постель представлялась величайшим счастьем в мире. Эх, растянуться бы на чем-нибудь и отдохнуть! А что, хоть вот здесь, на тротуаре, очень даже просто! Он шатался, как пьяный или как человек, только что вставший на ноги после тяжелой болезни. И больше не думал о причинах, вынудивших его к этому ночному шатанию по улицам, — он знал только, что ему положено идти и идти вперед, несмотря на огромную усталость. «Жаль, что не захватил с собой трость…» — мелькнуло у него минутное сожаление, и он сразу понял всю его смехотворность. «Вечный жид — ни минуты покоя…» Театры, кино и тому подобное, думал он, ведь можно было бы отвести их на ночь под ночлег для бездомных. По ночам они стоят пустые и не приносят никакой пользы. Там можно было бы улечься прямо на полу! Многие были бы рады такой возможности! Великая несправедливость в том, что тысячи людей вынуждены бродить по городу ночи напролет, в то время как эти здания пустуют!