Давид Фогель - Брачные узы

Малыш замолчал, как будто сообщение о коляске утешило его.

— Так-то лучше для такого парня, как ты!

Помахав рукой на прощание, Гордвайль удалился. Прошел длинным коридором проведать жену. Tea сидела в постели и разговаривала с соседкой. Вчерашняя и сегодняшняя температура, записанные мелом на прикрепленной в изголовье кровати черной дощечке, успокоили Гордвайля.

— Ну а ты как поживаешь, кролик? — оторвалась Tea от разговора. — Уже видел малыша?

— Видел, да. Он немного поплакал и перестал.

Гордвайль сел на стул и принялся вертеть в руках трость.

— Я решила пожить у папы, когда меня выпишут, — сказала Tea. — Так будет полегче в первое время. Мама поможет мне, пока я не войду в колею. Еще три недели у меня отпуск. Поживу там неделю-две, сколько захочу. Папа вот-вот придет, и я с ним поговорю. Странно, что его еще нет. А ты привезешь к ним коляску и все что нужно, я тебе скажу что.

Гордвайль не промолвил ни слова. Он знал, что по некоторым соображениям так лучше, и все-таки сердце его было неспокойно. На Тею нельзя положиться, она немного легкомысленна. Он опасался за ребенка, за которым не сможет постоянно присматривать. Но что поделаешь, и он решил, что по возможности все время будет рядом с малышом.

Тесть так и не пришел, вместо него явился Фреди. Он уселся на краю кровати, вытянув вперед длинные свои ноги, так, что они почти доставали до соседней койки. За все время посещения он не выдавил из себя и нескольких слов. Только спросил сестру о ее самочувствии и о здоровье «новорожденного». После чего уселся, загадочно улыбаясь самому себе, как будто ему была известна какая-то радостная тайна. Время от времени он задерживал на сидевшем против него Гордвайле взгляд своих маленьких, лишенных выражения глаз, явно пытаясь поймать взгляд Гордвайля, словно стараясь напомнить ему о чем-то. Это отчего-то было неприятно Гордвайлю. Он вдруг вспомнил историю с кошкой, которую Фреди рассказал ему за несколько месяцев до этого, и непроизвольно мысли его обратились на ребенка, на Мартина, которому придется теперь находиться с Фреди под одной крышей. Он содрогнулся от ужаса. Но тут же прогнал от себя эти неясные и пугающие мысли как не имеющие под собой никакого реального основания. И словно для того, чтобы выглядеть открытым и показать, что он не испытывает никаких опасений, а еще больше для того, чтобы изгнать из сердца напрасный этот страх, он обратился к Тее, несколько повысив голос, дабы и Фреди услышал:

— Папа, как видно, придет только завтра. А потом я перевезу коляску и все необходимое, что скажешь. В самом деле, будет лучше, если ты посидишь недельку у родителей. И тебе легче, и для ребенка хорошо!

Говоря так, он посматривал искоса на Фреди, пытаясь понять, какое впечатление производят на него эти слова. Фреди же продолжал улыбаться самому себе, как будто вовсе и не слушал. Спустя несколько мгновений он очнулся:

— Вот как! Младенец переедет к нам. То-то будет потеха…

Гордвайль повернулся к нему всем корпусом.

— Что значит потеха? — спросил он испуганно, однако готовый к бою.

— Просто потеха и все тут. Такой ребеночек то и дело вопит, будто ты хочешь сделать ему что-то плохое… То он голоден, то просто так орет, хе-хе…

В Гордвайле встрепенулось яростное желание врезать кулаком в рожу шурину, стереть с нее эту несносную, наглую ухмылку. Каждое его слово казалось Гордвайлю намеком на какую-то иную, потаенную мысль, мысль дурную, которая прямо не выражалась в значении произнесенного слова, но проступала за ним, пробиваясь сквозь щели явного его смысла. Находиться здесь дольше стало для Гордвайля невыносимым. Он поднялся с места. Ему хотелось бежать от этого человека, но он сдержался. Наоборот, снова сел. Как бы то ни было, подумал он, следует его остерегаться.

— Чем ты занят теперь целыми днями, Фреди? — спросил он с деланным равнодушием, глядя тому прямо в глаза.

— Да ничем. Такая жара — все время потеешь. Работы нет, денег ни гроша. Иногда еще ездим купаться.

Опустив глаза вниз, Гордвайль наткнулся взглядом на ботинки шурина, покрытые таким толстым слоем пыли, словно тот отшагал пешком много верст. Зрелище этих покрытых грязью ботинок почему-то вернуло Гордвайлю душевный покой. И только сейчас он с ясным сознанием воспринял запах йода и карболки, рассеянный в воздухе, тот особый запах больницы, словно выражение ее души, данное в обонянии, который всегда вызывал в нем какое-то тягостное чувство. Гордвайль окинул взглядом все пространство обширной палаты и увидел, что часть посетителей, сидевших меж белых железных коек, уже собирается уходить. На его часах было без десяти минут четыре. Гордвайль встал: он хотел еще раз взглянуть на ребенка перед уходом. Tea по-прежнему сидела на койке, спустив на пол ноги, засунутые в серые больничные тапочки. Он сказал, что ей неплохо бы лечь, чтобы не слишком утомлять себя, но она не послушалась и не двинулась с места. Тогда он поцеловал ее на прощанье и вышел. Фреди тоже встал и пошел вслед за ним. В коридоре Гордвайль хотел попрощаться с шурином.