Владимир Лорченков - Автопортрет художника (сборник)

Набираю его ванночку, ставлю ее в большую ванную и усаживаю его в воду. Даю Микки-Мауса. Проверяю счетчик. Бреюсь. И тут звонок.

– Игнат, сиди тихо! – говорю я. – К папе пришли.

– Мооз?! – радостно спрашивает он.

– Мооз, – помолчав, говорю я.

Считаю до десяти и открываю.

– Распишитесь.

Он тянет мне бумажку из желтого света подъезда.

– Это еще?.. – не договариваю вопрос я.

– Расписываться будем или нет? – устало спрашивает он.

– По поводу? – грубо говорю я.

– По поводу перевода, – грубо говорит он.

– Ка… – говорю я.

И медленно вдыхаю, стараясь, чтобы незаметно от него. Форма и правда синяя, но светлее, чем у полицейских.

– Почтовая служба ДХО, – терпеливо вздохнув, начинает он бубнить, – первая служба доставки корреспонденции и ценностей в регионе, мы рады приветствовать вас, распишитесь, пожалуйста, здесь и примите… Отправитель – журнал Федеральной службы связи России, – снова становится грубым он.

– Да, – растерянно говорю я.

– Да-да, – киваю я.

– Да-да-да, – припоминаю, что когда-то отправлял пару рассказов, я.

– Да-да-да, – вспоминаю, что они долго молчали и я уж просто решил, что не напечатают и, значит, не заплатят.

– Да, – расписываюсь я.

– Да-да-да, – принимаю конверт я.

– Да-да-да-да, – улыбаюсь, пересчитывая деньги, я.

– Да?! – поражаюсь размеру суммы я.

И еще что-то говорю.

Кажется, снова «да».

xxx

Отблики от телевизора скачут по одеялу, под которым лежат тесть с Игнатом. Малыш причмокивает во сне и бормочет «оз, ооз, мооз, соник». Хихикает, смеется… Тесть начинает похрапывать. Я выключаю телевизор и стою минут пять в темноте.

Жду, пока глаза привыкнут.

Потом иду в коридор, осторожно выхожу в подъезд. Собираюсь пойти в супермаркет поблизости, купить Игнату обувь – мы уже мерили, подошло, были бы деньги тогда. Игрушек еще. Не к Новому году. Сейчас. Закрываю двери, спускаюсь на десять ступенек и останавливаюсь, чтобы взглянуть в междуэтажное окно. В стекле отражаюсь я. Сын мой, не бойся…

Какой я? Крупное, надменное, усталое лицо. Уголки губ чуть вниз. Жестокое, равнодушное лицо. Ничего общего с тем ангелом, что пускает сейчас слюни на подушку в детской. Хотя есть кое-что. Нос. Глаза. Губы такие же…

Постепенно черты Игната начинают проступать в том лице, что я вижу перед собой.

Долго смотрю ему в глаза. Потом отворачиваюсь и иду в магазин.

За слоником.

Он был примерно на две головы выше меня. Я смотрел на него, задрав голову. Но это не имело значения, потому что он все равно стоял, а я сидел на скамье в парке. И если бы даже он был ниже меня, мне все равно пришлось бы задирать голову. На нем был теплый – чересчур теплый для конца мая в Кишиневе – костюм, белая рубаха, и у него был портфель. Ясно. Какой-нибудь проповедник сраный. Я хотел было послать его подальше, но у меня не было сил. Я просто сидел и моргал, глядя на него, и чувствуя, как в моих глазах собираются слезы. Так всегда на другой день, если перепьешь. Я попробовал приподнять бутылку с пивом, – два литра, – но у меня ничего не получилось. Он заботливо помог мне придержать пузырек, и нацедил в пластмассовый стаканчик пивка. Я жестом поблагодарил и выпил.

– Вообще-то, – сказал я потом, отдуваясь, – пива я не пью.

– Тем более украинского, потому что украинское пиво это не пиво, а спиртосодержащий напиток с ароматизатором «пиво», – сказал я.

– Но похмеляюсь им с удовольствием, – признался я.

Он принял это за приглашение побеседовать. Все так же стоя надо мной, он спросил:

– Веришь ли ты в Иисуса, брат?

– Ясен хрен, – сказал я, потому что ждал чего-то подобного.

– Только не называй меня брат, – сказал я.

– У меня уже есть брат, и это не говно, типа вас, бездельников-сектантов, а настоящий мужик, нормальный, слышишь, черт тебя побери, – сказал я.

– Вот видишь! – сказал он, и улыбнулся. – Бог есть и Он дал тебе брата!

– Но брат сейчас ДАЛЕКО, – сказал я.

– Как же так получилось, что единственный человек, который меня понимает, находится ужасно далеко, а? – спросил я.

– Кстати, – спросил я, – что ты здесь делаешь? Ладно я работу прогуливаю, но ты-то, ты…

– Я проповедую, – улыбнулся он.

– Открой обзор, – сказал я.

Он присел и я увидел, наконец, небо. Оно было синим, и огромный платан надо мной – ему лет семьдесят, подумал я, не меньше, – перебирал листвой, как карманник серебрянной монетой между пальцами. И таких деревьев в парке было много. Парк был знаком до сантиметра. Я начинал здесь маленьким мальчиком, бегая кроссы в спортивной школе, и закончу от удара во время какого-нибудь особенно страшного похмелья, подумал я. Ох уж эта блядская Долина Роз. Центровое место всей моей жизни, подумал я. И хлебнул еще пива. Проповедник смотрел на меня с интересом.