Ярослав Питерский - Падшие в небеса

— Я хочу домой, я так хочу домой. Я хочу покоя любви и ласки….

— Поедем! Поедем!

Впервые за последние дни он был спокоен, более того ему было даже как-то приятно. Он медленно попивал коньяк, то и дело, поднося бутылку к губам. Он смотрел на воду, которая сначала была нежно розовой, но сейчас все больше и больше становилась бардовой. Кран, нежно журча, подливал в ванну теплую струю. Скрябин лежал в воде и как-то нелепо и безрассудно улыбался. Ему было уже все равно. Разрезанные на запястьях вены выпускали его жизнь. Она выходила медленно и тихо. Валериан чувствовал, что с каждой минутой он становится все дальше и дальше от этого света, от этого мира. Странно, но эти ощущения приближающегося конца вовсе не были страшными. Напротив какая-то нелепая радость стучала мыслями в голове. Валериан улыбался, он и не думал, что смерть может быть такой сладкой и приятной. Коньяк все больше отуманивал сознание, Скрябин и этому был рад, он не хотел ничего думать и тем более вспоминать о прошлом, о своей жизни. Нет, сейчас это было лишним для него. «Люди сами себя пугают смертью. Но по факту, что в ней страшного? Это лишь переход из одного состояния в другое. Смерть странное слово, но оно не самое страшное, что есть у человечества. Смерть это просто конец и все. Конечно, конец всегда тревожен, а если что-то там дальше, но даже если и нет… что в этом страшного. Темнота пустота и небытие тоже не такие уж и плохие состояния. Никто тебя не тревожит никакой боли и никаких моральных мук. Ничего. Просто ничего…»

Скрябин в очередной раз глотнул коньяк, он закрыл глаза и вновь улыбнулся. Он смог это сделать! Смог!

— Единственное чего я сейчас опасаюсь, так это наказания за свой поступок, — тихо, хрипловатым голосом сказал Скрябин.

— За какой из них? — вопросил незнакомец. Он сидел в углу ванны на стиральной машинке и тихо курил.

— Просто говорят, что самоубийцы это самые великие грешники, и что им никогда не будет прощения там… если конечно там, что-то есть.

— Возможно… именно это вас тревожит?

— Да… — не открывая глаз, ответил Скрябин.

— Дело в том, что есть и еще одно преступление, за которое можно, как вы говорите… там… пострадать. Это убийство. Убийство вас разве не тревожит?

— Убийство?! Хм! Убийство… вы… знаете, нет.

— Почему?! Скрябин не открывая глаз, поднес к губам бутылку и глотнул коньяк. Кровь из раны методично капала в воду. Кап, кап стучали часы жизни, да нет какие там часы, минуты последние минуты.

— Она должна была умереть. Все равно она должна была умереть. Как не странно это звучит, понимайте это как хотите, но она была лишней… слышите лишней! Бывает же такое, что человек становиться лишним! Просто, вот стал лишним и все. И ничего тут не поделаешь. Просто лишний. Незнакомец ухмыльнулся, он покачал головой и тихо спросил:

— Это вы решили, что она лишняя? Скрябин хмыкнул:

— Да ну бросьте! Это жизнь решила, что она лишняя.

— Жизнь не может решить, что человек лишний. На то она и жизнь.

— Как вы красиво рассуждаете. А сами-то вот, сидите и смотрите, как человек умирает. Вам не противно-то самому?

— Очень противно. Я себя ненавижу за это. Я вновь превратился в то существо, которое мне самому противно. Но, что сделаешь… ради справедливости.

— Да бросьте вы! Сейчас-то мне можете уже не врать. Мне сейчас-то все равно, почему вы заставили меня это сделать. Все равно! Слышите. Скажите правду самому себе! — совсем пьяным голосом сказал Скрябин. Его лицо стало совсем бледным, Валериан почувствовал, что теряет сознание. Он попытался открыть глаза, но ничего не увидел, лишь темные круги и какие-то абстрактные пятна. В ушах звенело. Силы оставляли его. Он понял кровь почти вся уже вышла из его тела, вернее не вся, а большая часть, еще немного и мозг просто задохнутся от ее отсутствия и тогда…. тогда… что тогда? Что там? «Когда я смог сам первый раз подумать на этом свете? Я не помню, сколько месяцев мне было от рождения? А может человек, сразу способен думать, просто он этого не помнит? Может новорожденный младенец, сразу способен думать, но он этого не помнит? Не может помнить? Я не помню свою первую мысль, я ее не помню. Но зато я знаю, какая у меня последняя мысль… моя последняя мысль….» Но больше он ничего не успел подумать. Он потерял сознание и провалился в бездну, в темноту… Вавилов стоял над бездыханным телом Скрябина, которое плавало в ванне в темно-бурой жидкости, смеси воды и его крови. Ему было как никогда противно и тошно от этой картины.