Ярослав Питерский - Падшие в небеса

— Вы тут мне с оскорблениями-то, осторожней! — с угрозой в голосе произнес Мухин. — Я не идиот! А вот вы, я вижу, под такого косите! Человек сознался,… значит, он виноват! Вот и все!

— А если он слабый и ваших пыток не выдержал?!.. Мухин сощурил глаза и пристально посмотрев на Вилора, гнусно прошипел:

— Не надо было сюда ко мне попадать! Попался, признался, в лагерь за решетку!

— Нет, вы точно больной!

— Ладно! Хватит! — рассвирепел Мухин и ударил кулаком по столу. — Развел мне тут демагогию! Лучше говори, как убил Скрябину! А то я тебе весь спектр услуг от энкавэдэ применю! — милиционер кивнул на журнал, что лежал рядом.

— Да пошел ты… Мухин ухмыльнулся и, лениво затушив сигарету в пепельнице, медленно встал из-за стола и подошел к Вилору. Он вновь склонился над ним и зашептал в ухо:

— Нет, пока я к тебе методы, что описаны у гражданина Солженицына применять не буду. Мороки много… Но это пока! А сегодня мы попробуем простенький вариант признания. Очень простенький и эффективный, но вот есть один минус у этого метода, после него, ручку или карандаш держать больно! — Мухин разогнулся и, посмотрев сверху вниз на Вилора, добавил. — Ты ведь драматург и поэт у нас? Щелкопер вольнодумец? А?! Гражданин Щукин?!

— Да пошел ты!

— А вот это не надо! Не надо! — издевательски пробубнил Мухин. Он достал из-за спины карандаш, обычный карандаш с красным грифелем. На его ребристых боках, как показалось Вилору, блеснули капельками крови.

— Вот, видишь этот карандашик?! А?! Это не просто карандашик, а волшебная палочка! — Мухин выговаривал каждую букву с каким-то смаком, словно упиваясь беспомощностью человека который сидел на стуле со скованными руками. — С помощью этой палочки можно заставить даже самого упертого и неразговорчивого преступника говорить то, что надо! Не веришь?! — милиционер противно улыбнулся, растянув тонкие губы и оголив желтые от табака зубы. — Ты же любишь писать?! А, Щукин?! Как ты любишь писать? Вот сейчас этот карандашик поможет тебе не только писать, но и говорить!

Мухин зашел Вилору за спину и присел на корточки. Он медленно вставил карандаш в правую руку Щукина, между указательным и средним пальцем.

— Вот,… ощути крепость дерева, из которого изготовили этот карандаш, — бормотал словно душевнобольной, Мухин. Вилор не видел его лица, но чувствовал, что опер зло улыбается.

— Как только ты признаешься, то тогда этот волшебный карандашик из твоих гениальных пальчиков выпадет, — шептал милиционер. В этот момент Щукин ощутил резкую боль между пальцев. Милиционер с силой сжал ему фаланги и начал крутить карандаш. Это было невыносимо! Острые ребра струганной палочки буквально вгрызались в кости пальцев. Первые секунды, Вилор сжав зубы, терпел, хотя в глазах потемнело и так хотелось закричать. Мухин видя, что его метод не подействовал, сжал пальцы с еще большей силой. От напряжения у Евгения покраснело лицо. Карандаш вращался, сдирая кожу и, буквально перемалывал мясо. Боль! Она заставляет вырываться звукам из груди, легкие выталкивают воздух, сердце отчаянно бьется.

— М-м-м, — застонал Вилрор, стараясь это делать, как можно тише, странно, но он стеснялся своего мучителя, как молодые парни стесняются медсестру в травм пункте, которая ставит им инъекцию в ягодицу.

— Вот, вот, как правда-то трудно выходит из тебя! — смаковал его страданиями Мухин. — Говори и все будет хорошо! Освободи совесть, душу и все! Никаких проблем! Скажи правду! — уговаривал Вилора опер. Он вращал и вращал карандаш. Вилор понял, что от боли он не сможет контролировать свои эмоции, на секунду ему показалось, что ради того, что бы его оставили в покое, он готов на все! На подлость и трусость! На личное унижение, на все что ему прикажут! Еще секунда, еще одна, она тянется как вечность! Проклятый карандаш, он вращается, как нож мясорубки! Нет! Не кричать! Ни в коем случае не кричать! Это слишком большой подарок для этого мерзавца! Крик как символ слабости! Крик как признание беспомощности! Маленькое противное бревнышко, оно уничтожает человека, как личность!

— А-а-а! — не выдержал и закричал Щукин. Он не в силах был больше удерживать в себе боль. Она, вырывалась наружу, теребя связки и вылетая через гортань нечеловеческим воплем. А Мухин, воодушевленный воплем арестанта, все вращал и вращал карандаш.

— Говори! Признавайся! Это ты убил Скрябину! Говори! Пальцы хрустят! Как казалось Вилору, он ничего не видел от боли, глаза хоть и раскрыты, но черные пятна закрывают белый свет.