Чак Паланик - Колыбельная

— В Элен? — Мона щелкает пальцами у меня перед носом и говорит: — Ты не влюблен. — Она вздыхает и говорит: — Ты, вообще, когда-нибудь слышал про любовные привороты?

Совершенно без всякой связи мне представляется Нэш, как он впендюривает мертвым женщинам.

— Элен нашла заклинание, чтобы тебя приворожить, — говорит Мона. — Она тебя подчинила. На самом деле ты ее не любишь.

Правда?

Мона смотрит мне в глаза и говорит:

— Когда ты в последний раз думал о том, чтобы сжечь гримуар? — Она показывает на землю и говорит: — И это ты называешь любовью? Просто она нашла способ, чтобы тобой управлять.

Подъезжает машина. За рулем — Устрица. Он убирает волосы с глаз и просто сидит в машине, наблюдая за нами. Его светлые волосы растрепаны и всклокочены. На обеих щеках — по два длинных горизонтальных разреза. Алые шрамы. Боевая раскраска.

У него звонит мобильный, и он берет трубку:

— “Дональд, Домбра и Дурында”, юридические услуги.

Большая борьба за власть.

Но я люблю Элен.

— Нет, — говорит Мона. Она смотрит на Устрицу. — Теперь просто кажется, что ты ее любишь. Она тебя обманула.

Но это любовь.

— Я знаю Элен дольше тебя, — говорит Мона. Она смотрит на часы. — Это не любовь. Это красивые сладкие чары, но она тебя порабощает.

В Древней Греции люди считали, что мысли — это приказы свыше. Если в голову древнего грека приходила какая-то мысль, он был уверен, что ее ниспослали боги. Аполлон говорил человеку, что нужно быть храбрым.

Афина — что нужно влюбиться.

Теперь люди слышат рекламу картофельных чипсов со сметаной и бросаются их покупать.

Зажатый между радио, телевизором и колдовскими чарами Элен Гувер Бойль, я уже не понимаю, чего хочу по-настоящему. Я даже не знаю, доверяю ли я самому себе.

В ту ночь Элен отвозит меня на склад антиквариата — тот самый, где она искалечила столько мебели. Там темно, дверь заперта, но Элен кладет руку поверх замка, произносит что-то короткое и рифмованное, и дверь открывается. Сигнализация не включается. Ничего. Тишина. Мы углубляемся в лабиринт древней мебели. С потолка свисают темные неподключенные люстры. Лунный свет проникает внутрь сквозь стеклянную крышу.

— Видишь, как просто, — говорит Элен. — Мы можем все. Для нас теперь нет ничего невозможного.

Нет, уточняю я, это она может все. Для нее теперь нет ничего невозможного.

Элен говорит:

— Ты меня все еще любишь?

Если ей этого хочется. Я не знаю. Если она говорит. Элен смотрит на темные люстры под потолком, подвесные клетки из позолоты и хрусталя и говорит:

— Может, того... по-быстрому? Хочешь?

И я говорю: кажется, у меня нет выбора.

Я уже не понимаю разницы между тем, чего я хочу, и тем, чего меня выдрессировали хотеть.

Я не знаю, чего я хочу по-настоящему и чего меня заставляют хотеть.

Заставляют обманом.

Я говорю о свободе воли. Есть у нас эта свобода или Бог нам диктует по заданному сценарию все, что мы делаем, говорим и хотим? Мы свободны в своих решениях или средства массовой информации и устоявшаяся культура контролируют наши желания и действия — начиная буквально с рождения? Я свободен в своих устремлениях или я нахожусь под властью колдовских чар Элен?

Стоя перед ореховым шкафом эпохи Регентства с большими стеклянными дверцами, Элен проводит рукой по резному орнаменту и говорит:

— Давай будем бессмертными, ты и я.

Как эта мебель. В долгом странствии от жизни к жизни. А все, кто тебя любит, умирают у тебя на глазах. Вся эта мебель. Мы с Элен. Тараканы нашей культуры.

На стеклянной дверце — старая царапина от ее бриллиантового кольца. Из тех времен, когда она ненавидела этот бессмертный мусор.

Представьте бессмертие, когда даже брак длиной в полвека покажется приключением на одну ночь. Представьте, как моды сменяют друг друга, стремительно — не уследишь. Представьте, что с каждым веком в мире становится все больше и больше людей и в людях все больше и больше отчаяния. Представьте, как вы меняете религии и работы, места жительства и диеты, пока они окончательно не утратят ценность. Представьте, как вы путешествуете по миру из года в год, пока не изучите его весь, каждый квадратный дюйм, и сам станет скучно. Представьте, как все ваши чувства — любви и ненависти, соперничества и победы — повторяются снова и снова и в конце концов жизнь превращается в бесконечную мыльную оперу. Все повторяется снова и снова, пока рождения и смерти людей перестанут тревожить вас и волновать, как никого не волнуют увядшие цветы, которые выбрасывают на помойку.