Чак Паланик - Призраки

Жизнь осталась единственной альтернативой… но теперь жизнь казалась бесконечной… бессрочной… вечной… ловушкой.

Ларри и его девушка, Джессика, собирались сбежать. Спрятаться. Теперь, когда смерть превратилась в мейнстрим, Ларри с Джессикой хотели остаться в живых. Просто из чувства противоречия. Это будет их бунт. У них будут дети. Целая куча детей. Они обломают духовную эволюцию всему человечеству. А потом предки Джессики подсунули ей за завтраком молоко, куда подмешали отраву для муравьев. И все. Конец.

После этого Ларри каждый день ездил в город и собирал обезболивающие препараты в брошенных аптеках. Принимать викодин и бить стекла в витринах, говорил Ларри, для него это вполне достаточное просветление. Он угонял машины, и разъезжал по заброшенным китайским лавкам, и возвращался домой под вечер, весь обдолбанный и присыпанный белым тальком из взорвавшихся пневмоподушек.

Ларри говорил, что ему хотелось попробовать все, исчерпать этот мир до конца, прежде чем перебираться в следующий.

Ева, его младшая сестра, не раз говорила ему, что пора повзрослеть; что Джессика была не последней чумной фанаткой гот-рока.

А Ларри только смотрел на нее, обдолбанный вусмерть, и моргал, словно в замедленной съемке, и отвечал:

— Вот именно, Ева. Джесси была последней…

Бедный Ларри.

Вот почему, когда отец сказал, что пора отправляться, Ларри только пожал плечами и забрался в машину. Уселся на заднем сиденье, держа на коленях Риски, их бостонского терьера. Он не стал пристегивать ремень безопасности. Они же не собирались куда-то ехать. По крайней мере в физическом смысле.

Это был духовный нью-эйджевый эквивалент всякой идеи, призванной спасти мир. От метрической системы мер до евро. До прививок против полиомиелита… Христианства… Рефлексологии… Эсперанто…

И момент для воплощения этой идеи был самый что ни на есть подходящий. Загрязнение окружающей среды, перенаселенность, войны, болезни, политическая коррупция, сексуальные извращения, наркомания, убийства… да, все это было и раньше, но тогда еще не было телевидения, заострявшего наше внимание на этих проблемах. А теперь телевидение появилось. Постоянное напоминание. Культура жалоб и всеобщего недовольства. Все не так, все не так, все не так… Большинство людей никогда бы этого не признали, но они всю свою жизнь только и делали, что брюзжали. С первых же мгновений своего появления на свет. Как только их голова высунулась наружу и по глазам резанул яркий свет родительной палаты, все сразу стало не так. Им больше уже никогда не было так хорошо и уютно, как прежде.

Одни только усилия, которые мы прилагаем, чтобы поддерживать жизнь в этом дурацком физическом теле, одни только поиски пищи, готовка, мытье посуды, сохранение тела в тепле, содержание его в чистоте, душ, сон, прогулки, кишечные отправления, вросшие волосы — это прямо-таки непосильный труд.

Сидя в машине, под вентилятором, задувающим дым ей в лицо, Трейси читает:

— Сердцебиение учащается, глаза закрываются. Вы теряете сознание…

Евин отец познакомился с Трейси в тренажерном зале. Они стали тренироваться вместе и подготовили парное выступление по бодибилдингу. Заняли первое место на каких-то там соревновациях и поженились, отпраздновав таким образом свою победу. Единственная причина, почему мы не эмигрировали гораздо раньше: они все еще находились на пике соревновательной формы. Они так замечательно выглядели, ощущали в себе столько силы — как никогда. И им было не очень приятно узнать, что обладать телом — даже таким безупречным телом, с накачанной мускулатурой и всего лишь двумя процентами жира, — теперь это как ездить на муле, когда все человечество гоняет на реактивных самолетах. Как дымовые сигналы по сравнению с сотовым телефоном.

Трейси по-прежнему занималась на велотренажере, почти каждый день. Совершенно одна, в огромном пустом спортзале, она крутила педали под музыку диско и выкрикивала ободряющие замечания группе по аэробике, которой там уже не было. В зале тяжелой атлетики Евин отец работал со штангой и качался на силовых тренажерах, но ставил не самую большую нагрузку, поскольку он был там один, и никто его не видел. И что еще хуже, не осталось уже никого, с кем папа и Трейси могли бы соревноваться. Никого, перед кем можно было бы себя показать. Никого, кого можно было бы победить.

Евин папа любил повторять одну шутку: сколько нужно бодибилдеров, чтобы вкрутить лампочку?