Чак Паланик - Дневник

Пойди пойми их, но все семейства островитян улыбаются и насвистывают. Будто это вроде приключения. В отрыв. Будто они подались в сферу обслуживания попросту в качестве трущобного развлечения для богачей. Будто эти утомительные поклоны и чистка не останутся им на всю жизнь. Им и их детям на всю жизнь. Будто новизна не померкнет к следующему месяцу. Они не дураки. Просто никто из них никогда не жил в бедности. В отличие от твоей жены, – она знает, что такое оладьи на ужин. Что такое питаться правительственными подачками. Порошковым молоком. Носить туфли со стальными набойками и хлопать по чертовому будильнику.

Сидя с Тэбби, Мисти спрашивает:

– Так в чем твой секрет?

А Тэбби отвечает:

– Говорить нельзя.

Мисти подтыкает покрывало у плеч девочки, – старые гостиничные простыни и одеяла застираны до того, что от них кроме серого пуха и запаха белизны ничего не осталось. Ночник у кровати Тэбби – розовый китайский фонарик, разукрашенный цветами. Они принесли его из дому. Они принесли ее картинки с клоунами и повесили их над кроватью.

Кровать ее бабушки так близко, что Тэбби могла бы вытянуть руку и коснуться стеганого одеяла, которым та укрыта, из лоскутов пасхальных платьев и рождественских костюмов возрастом в сто лет. На подушке – дневник в красной коже, с надписью «Дневник» поперек обложки вычурными золотыми буквами. Внутри заперты все секреты Грэйс Уилмот.

Мисти говорит:

– Не шевелись, солнышко, – и убирает упавшую ресницу со щеки Тэбби. Мисти протирает ресницу меж пальцев. Та длинная, как ресницы ее отца.

Как твои ресницы.

С кроватью Тэбби и ее бабушки, с двумя сдвинутыми кроватями, места осталось совсем немного. Матушка Уилмот захватила дневник. Его и швейную корзину, набитую нитками для вышивки. Вязальными спицами, крючками и вышивальными обручами. Чтобы ей было чем заняться, когда она сидит в вестибюле с бабушками-подругами, или снаружи, на дощатом тротуаре, по хорошей погоде.

Твоя мать точь-в-точь как остальные Мэйфлауэрские семьи, выстроившие повозки кольцом в Уэйтензийской гостинице и пережидающие осаду страшных чужаков.

Как бы глупо это ни звучало, Мисти прихватила свои рисовальные принадлежности. Коробку светлого дерева с красками и акварелью, бумагу и кисти, – все свалено в углу ее комнаты.

И Мисти зовет:

– Тэбби, солнышко? – говорит. – Не хочешь поехать жить к твоей бабуле Клейнмэн в Текумеш-Лэйк?

А Тэбби перекатывает голову туда-сюда, – «нет», – по подушке, потом останавливается и говорит:

– Бабуля Уилмот сказала мне, почему папа все время так бесился.

Мисти просит ее:

– Не говори «бесился», пожалуйста.

Просто на заметку: Грэйс Уилмот играет внизу в бридж с приятельницами под большими часами в обитой деревом комнате у вестибюля. И самый громкий звук в комнате – тиканье качающегося взад-вперед большого маятника. Либо это, либо она сидит в большом кресле-качалке, обитом красной кожей, возле камина в вестибюле, и читает, водя толстой линзой над каждой страницей книги, покоящейся на ее коленях.

Тэбби прикрывает подбородок сатиновой каймой одеяла и продолжает:

– Бабуля рассказала, почему папа тебя не любил.

А Мисти отвечает:

– Ну конечно твой папочка любил меня.

И конечно она врет.

За чердачным оконцем номера бьющиеся волны серебрятся в огнях гостиницы. Вдали по берегу – темные очертания Уэйтензийского мыса, полуостров, на котором лишь деревья и скалы, прущие навстречу мерцающему океану.

Мисти подходит к окну и касается пальцами рамы, спрашивая:

– Будешь с открытым или с закрытым?

Белая краска на оконной раме вздулась и отстает, и она ковыряет ее, поддевая хлопья краски ногтем.

Перекатывая голову туда-сюда по подушке, Тэбби возражает:

– Нет, мам, – говорит. – Бабуля Уилмот сказала, папа тебя никогда взаправду не любил. Он только притворялся, будто любит, чтобы привезти тебя сюда, и чтобы ты осталась.

– Чтобы привезти меня сюда? – переспрашивает Мисти. – На остров Уэйтензи?

Она обдирает двумя пальцами отставшие кусочки белой краски. Под ними – рама темного лакированного дерева. Мисти спрашивает:

– Что еще бабушка тебе рассказала?

А Тэбби отвечает:

– Бабуля говорит, ты будешь великой художницей.

На худфаке не учат тому, что слишком большой комплимент может ранить сильнее, чем пощечина. Мисти, великой художницей. Большая жирная Мисти, королева среди сраных рабов.

Белая краска отстает очертаниями, в виде слов. Восковая свеча или жирный палец, может – гуммиарабик, прячет под ней негативное послание. Кто-то написал здесь много лет назад что-то невидимое, к чему не прилипла краска.