Ирэн Роздобудько - Сделай это нежно

Но времени у Лерика нет, ведь он постоянно находится в экзальтированном состоянии открытия мира. И открывает он мир не для себя (для себя он уже давно его открыл и в графики уложил) – для Евгении! Ведь Евгению нужно развивать.

Он это сразу понял, как ее увидел: стоит вся такая неприкаянная, ртом дождь ловит…

– У тебя не выработана модель общественного поведения! – так и сказал ей сразу, как увидел.

Глаз у него – алмаз.

Вот и имеет теперь!

Каждый вечер усаживаются на кухне, и заводит Лерик интересные разговоры – о высоком и разумном. А чтобы было понятно, то графики чертит, а то и на простых «наглядных пособиях» (скажем, берет стакан, вилку и кусок хлеба) показывает, как бы он перестроил композиционное решение того или иного произведения. Какого – не важно! Лерик может дать любой совет любым «Эйнштейнам» от искусства и науки.

Первый год Евгения слушала и радовалась – наконец-то есть с кем пообщаться.

И не о чем попало, а о том, что давно ее саму волновало – о загадках мироздания. Даже учебу немного забросила – училась в консерватории на композиторском отделении, «на диплом» композицию писала под странным названием «Последняя прогулка Моцарта». Легкая такая композиция: идет себе Вольфганг Амадей из таверны, ничем не озабоченный, веселый, слегка навеселе, ночь такая лунная, звездная, ясная – и слышит, как насвистывают ему звезды что-то бесшабашное. И Моцарт сам насвистывает в темном переулке что-то легкомысленное – так, для себя, ведь он счастливый и хмельной.

За два дня до смерти…

Лерик послушал, расчертил систему координат:

– Смотри: вот твой Моцарт – тот, которого ты сама себе сочинила, а вот – настоящий, историческая личность…

Синусоиду провел – рваная получилась, неровная.

– Видишь? – говорит. – Несовпадение стопроцентное! Ляп и полная ерунда! Как там у вас – аллегро-адажио? Не совпадает! Драматизма маловато. Вот здесь, – тычет пальцем в точку посередине, – тромбон вступает! Тромбон!

Евгения на тромбон вовсе не рассчитывала. Но послушалась, кивнула: тромбон так тромбон. Спорить – только время тратить. Стала играть, когда Лерик со своими подопечными на тренировку выезжал, он же работал инструктором по плаванию в юношеской спортивной школе.

Труднее было, когда Лерик учил ее «общественному общению».

Вот едут они в автобусе, жара, духота, Евгения к тому же еще и беременная. Стоит, держится за перила на потолке – там, где люк открывается, висит на одной ноге, как цапля. Лерик выжидает, многозначительно поглядывая на нее. Евгения знает, чего он от нее ждет: нужно приблизиться к тетке или парню, которые развалились на сиденье, и уверенным голосом, выставив вперед живот, сказать:

– Позвольте, граждане!

И дело не в том, что сделать это самому для Лерика – сущие пустяки. Дело в ней, в Евгении, в ее неумении «взять свое». Этому Лерик ее учит-учит и никак на положительный результат не выйдет! Конечно, ему жалко, что Евгения потом истекает и красная вся, как помидор. Но принцип есть принцип. Если от него отступиться, то что дальше? Пропадет Евгения как полноценная личность!

Евгения дергает ручку люка вверх – но силы не те, шепчет Лерику: «Открой, пожалуйста, а то задохнусь!»

Лерик ласково улыбается и отвечает одними губами, чтобы никто не слышал: «Громко скажи!» И кивает глазами на дядю, который рядом с люком стоит: ему скажи! Пересиль себя! Мне же это сделать – раз плюнуть, ты знаешь, а вот ты его сама попроси. Слабо? Ты только за своим пианино можешь сидеть и о Моцарте ерунду придумывать? Тогда езжай так, как едешь. Сама этого хотела!

А еще любит Лерик, когда она в транспорте кричит водителю, чтобы тот остановился. То есть Лерик это любит, но она, Евгения, никогда на это не решается. Будто глупая, будто языка нет.

Однажды, из чистого принципа, они так пять лишних остановок проехали!

До самой конечной.

– Ну, ты чего? – спросил он. – Что, трудно было крикнуть? Сколько же можно учить?

– Как-то неудобно кричать на весь салон, – оправдывается Евгения. – И голос пропал.

– Это плохо, – говорит Лерик. – Неконструктивно.

Евгения с ним полностью согласна, но немного беспокоит ее то, что говорят со всех сторон, что она «за Лериком» как за «каменной стеной». Возможно, это действительно так – надо только научиться, как говорит Лерик, «быть человеком».

В наказание шли обратно пешком все пять остановок. В кино опоздали. Будет ей наука на будущее!

Ну, и ест Евгения совершенно неправильно. Как-то купила селедку и еле до дома донесла – так хотелось прямо на улице съесть. Серебряная селедка, аж блестит, спинка толстенная, жирная, как у кабанчика. Будь Евгения кошкой, впилась бы в эту спинку зубами, забилась бы под ванну, чтобы никто не видел, как она непристойно наслаждается!