Александр Белых - Сны Флобера

Над проспектом выплыл голубой Смольный собор, как облако, затем был поворот налево, улица Таврическая, 11. Куда входить? Все двери заперты. Ага! Сюда, вслед за жильцом. Из черного входа они поднимаются по лестнице, звонок в дверь. Domini Domini sunt exitus mortis.

Дверь открыла высокая женщина с двойным гнездом на голове и в синем китайском халате с красным драконом. Большие голубые глаза пару раз хлопнули ресницами, а потом, словно очнувшись, женщина произнесла грубо:

— А, это вы, явились не запылились!

Двое вошли на кухню со старинной плитой, застеленной клеёнкой и заставленной утварью. Раньше, в дореволюционные времена, здесь обитала прислуга.

— Давайте знакомиться, меня зовут Евгения, — по — деловому сказала хозяйка.

— Я — Герман.

— Фабиан.

— Bitte Ihre Papiere.

Гости, переглянувшись недоуменно, поставили на пол сумки, стали шарить по карманам в поисках паспортов.

— Она что, сотрудник тайной полиции? — спросил Фабиан, когда их отвели в комнату с окнами во внутренний двор.

Герман выглянул в окно. В петербургском колодце пуржило, в сугробе тополиного пуха дремала собака, сенбернар. Какой‑то мальчик позвал:

— Флобер!

Никого нет! Флобер падает на колени посреди пустоты, заставленной стариной мебелью: круглым столом посередине, диваном у стены слева, трельяжем у окна, сервантом с диковинной посудой, чудовищными картинами на стенах. Нет, это уже не Флобер, а мальчик шести лет замирает от страха в темноте от мысли, что он однажды умрёт, то есть не он, а его любовь к маме, его тело, его глаза, которыми он может видеть и маму, и лужу, и снежинку, растаявшую в ней, и воробья на ветке, — всё это и многое другое, что он хотел бы узнать впредь, больше не будет существовать для него никогда, никогда…

— Я умру, мама? — спрашивает он, пересиливая стыд за свой страх.

— Да, умрешь, — отвечает она.

Он уходит в свою кровать и знает теперь всегда, что умрёт его единственное «я», только «я», а всё останется без него, не для него. Всё рухнуло! Он лежал в постели и трогал своё крохотное тельце, заставляя остановиться сердце, чтобы представить, что такое быть мёртвым.

«Нет, это не мой сон, а чей‑то чужой», — подумал во сне Флобер, став невольным свидетелем событий другой жизни. И всё же он проскользнул между венозных ног хозяйки в комнату вслед за постояльцами, в их безумный сон. Кастрированный кот, белый, ожиревший, сидел на табурете у плиты, когда‑то топившейся углём и дровами; даже не фыркнул, не повёл ухом этот кот, спящий шестнадцать часов в сутки!

Флобер слышит голос Германа:

— Я поеду в другие страны, я увижу другие побережья. В другом городе будет лучше, чем в этом, чем в прежних. Однако судьба приговорила все твои начинания. Моё сердце, погребённое под глыбами твоих признаний, словно труп. Доколе быть в разладе с самим собой? Куда бы я ни кинул взгляд, повсюду вижу все те же руины моей жизни. Я сокрушал себя в течение многих лет… Ты никогда не обретёшь новых городов, тебе никогда не открыть новых морей. Прежний город все еще преследует тебя. Ты будешь всегда блуждать по прежним улицам; ты будешь скитаться по тем же окрестностям; ты станешь седым в стенах того же дома. Ты будешь всегда возвращаться в свой старый город, не надейся на что‑нибудь большее. Для тебя нет корабля, для тебя нет дорог, для тебя нет меня. Если ты разрушил свою жизнь здесь, в этом крохотном уголке земли, ты пронесёшь эти черные руины через все страны…

Нет, бежать отсюда, бежать! Из чрева матери, из чрева смерти. Не мертвее ли мёртвых мы, живые? В утробе матери нас вынашивает для червей, для них мы трудимся, чтобы потом прилетели галки: Kave! Kave! Kave! На пиршество смерти. О, брачный танец смерти! О вечное умирание, имя тебе — жизнь!

Флобер бежал вверх по мраморной лестнице — первый этаж, второй этаж, третий этаж — антропологического музея в Ла — Плате. Он задыхался от жары. Красный влажный язык выпал из пасти. Глиняный кувшин. Вода? Он заглянул внутрь. О, боже! Что это? Какая мерзость! Это мумия. Скорченная, почерневшая мумия человека. Челюсть — жёлтые отвратительные зубы; голый череп, клочья волос, фаланги пальцев. Во втором кувшине, третьем, четвёртом — другие мумии…

«Поющий ветер» звенел под крышей дома…

После смерти в жаркий августовский полдень Флобер стал странствующей в чужих сновидениях собакой. Однако не в этом заключается вся странность и загадочность превращения этого островного киноцефала, а в том, как и почему он оказывался именно в этом сне, а не в каком‑то другом. Бывает, что от этого абсурда псы сходят с ума, а потом их пристреливают, если им не повезёт умереть собственной благородной смертью.