Александр Белых - Сны Флобера

Сейчас она была строга. Гнев и страсть, как известно, нельзя отложить на «потом».

— Где твой велосипед? — спросила она.

— Я не знаю, был, но куда‑то подевался… — растерянно ответил Орест.

— А, ясно, полицейские звонили, сказали, что нашли его, где‑то в районе станции Уэно… Я звонила тебе и вчера, и сегодня. Где ты был?.. — она строго посмотрела на Ореста.

— Я слышал, но не мог подойти. Я выходил в автомат купить пепси — колы, но поблизости ничего не было, кроме кока — колы; а в другой раз принимал душ, я слышал, что кто‑то звонил… — соврал он.

— Ну, хорошо! Сегодня вечером будет квартальный праздник выноса птицы Феникс из храма, все местные жители будут в национальных нарядах, я тоже тебе приготовила. Ты должен примерить. — Это был четвёртый пункт её «бизнес — плана». — И ещё. Я хочу тебя познакомить с одним старичком. Он богатый, держит прачечную, ухаживает за мной, но я не люблю его. Ты погуляешь с ним сегодня, развлечёшь его, пусть он даст тебе денег, попроси на расходы, пусть расщедрится. (Пятый пункт). Он прижимистый, а мне такие не по нраву, честно признаться. С этим нищим, прошу тебя, больше не водись! — сказала Исида, искоса зыркнув в сторону уползающей тележки.

«Пронесло!»

Одного разоблачения Орест избежал. Вскоре он подвергся другому разоблачению: ему пришлось переодеваться в присутствии госпожи. И переодевание, и клятва совершались почти синхронно. Каждый предмет одежды соответствовал одному параграфу клятвы. Это выглядело таким образом. В прихожей — ботинки:

— Не знакомиться с уличными красавицами.

Они поднялись наверх. Брюки:

— Если задерживаешься, то немедленно сообщать по телефону.

Свитер:

— Не тратить деньги на пустяки.

Рубашка:

— Не портить продукты, доедать всё до последнего зернышка.

Майка:

— Всегда говорить правду.

Орест остался в трусах и носках. Он вздрогнул, по телу пробежали мурашки. Громко чихнул. И ещё раз.

Исида краем глаза смотрела из‑под листика, её руки невольно опустились, и лист бумаги спланировал на пол. Орест наклонился, чтобы поднять его. Мышцы на спине и ногах напряглись. Тёмный сосок окружали мелкие пупырышки. Они прилепились к соскам, словно тля на клейкие листья. Исида почуяла запах подмышек. Она взяла со стула традиционную японскую одежду, состоящую из набедренной повязки фундоси, синей в белых узорах накидки с поясом, повязки на голову и матерчатых сапожек, больше похожих на двупалую перчатку.

Она велела ему повернуться спиной, помогла продеть руки в рукава, оглядела с ног до головы, повязала пояс. «Ах, какой красавец! Настоящий японец. Он — мой. Я люблю его как сына, люблю больше, чем сына, люблю!..» Эти слова были в её мыслях, в её глазах, в её устах. Сердце её расправило плавники, ринулось в половодье чувств. Накидка, которая едва прикрывала ягодицы, соответствовала следующему параграфу:

— Беречь здоровье, так же как и вещи.

Затем настала очередь надевать фундоси.

Исида велела скинуть трусики. Орест сделал это покорно, без смущения. Он спустил их с пояса, а далее они сами упали под ноги. Орест переступил через них, поддел большим пальцем ноги с аккуратно остриженным ногтем, отбросил на постель, в изголовье. Это небрежное движение Исида проследила взглядом, затем прочитала следующий параграф клятвы:

— Потому что я вкладываю в заботу о тебе всё свое сердце, прошу никогда не огорчать меня.

Настал момент повязывать фундоси. Орест напомнил, что в повести Ихара Сайкаку одна женщина из любви к мужчине хранила пропитанную его запахом набедренную повязку. Исида заливисто рассмеялась. Этим она, во — первых, хотела скрыть смущение, а, во — вторых, придала церемонии облачения весёлую непринуждённость. Руки её скользили вдоль бёдер Ореста, когда она расправляла фундоси. Повязка пару раз спадала. Фаллос не желал соблюдать правила приличия.

Орест припомнил, как однажды мама купала его во дворе в медном тазике, играющем бликами. Она лила сверху теплую дождевую воду, нагретую солнцем. Его нежная плоть чуть ли не лопалась, как перезрелый гороховый стручок. Соседка, заглянувшая к ним во двор, принялась громко стыдить его за что‑то. Вероятно, с тех пор у него зародилась это странное чувство, которое называют стыдливостью. По крайней мере, с той поры оно стало осознанным.

Орест покорился и, прикрыв глаза, позволял ей колдовать над поясом. Где‑то в области живота рождалось чувство, похожее на то, когда однажды в детстве он наблюдал полуденное затмение — что‑то вроде смятения: ожидание небывалого события, когда хочется испугаться, упасть в пропасть, но не ушибиться. Случалось, что Марго тоже поправляла его трусики.