Борис Штейн - Контрафакт

– Мы вот в Калининграде решили заняться книжным бизнесом, – сообщили молодые люди, – приехали со списком учебников, вот список… Вы цены проставьте, мы обдумаем. У нас тут тысяч на сто.

Сезон, конечно, уже начался, и точка Марины и Леонида Петровича делала немалые обороты. Но сто тысяч за один раз – это было неплохо, совсем неплохо. Леонид Петрович взял список, ему услужливо подали ручку, и он проставил цены.

– Цены не высокие, – одобрили Денис и Богаутдин.

– Стараемся, – обрадовался простодушный Леонид Петрович.

В списке значилась одна «левота». Даже при невысоких отпускных ценах прибыль получалась вполне достойная.

А еще Леониду Петровичу понравилось упоминание о Калининграде. Это напомнило флотскую юность, сторожевой корабль, куда он был назначен сразу после училища. Корабль стоял в доке на реке Прегеле, а прилегающий район назывался Шпандином.

И Леонид Петрович спросил:

– Как там Шпандин?

– Ничего, – бодро ответили оптовые покупатели, – что ему сделается?

Ответ был, конечно, универсальным, годился для любого случая, скажем: «как там Монмартр?» – «Ничего, что ему сделается?»

Но Леонид Петрович бдительности не проявил, не стал задавать уточняющих вопросов. И то сказать: он ведь не для проверки спросил, а из сентиментальности.

В общем, молодые люди договорились вернуться через три дня – уже с деньгами.

Леонид же Петрович попросил оставить список: некоторых книг у него не было, и он собирался купить их у клубников и отдать с самой маленькой наценкой – не так для выгоды, как для комплекта.

А Марине новые покупатели не понравились. Что-то она почувствовала, женским чутьем, какую-то неестественность в поведении. Какие-то слишком чистенькие, без сумок-каталок, без суеты, без безумия людей, которым всегда не хватает времени и денег, без узнавания книг (они подошли потом к точке), без принятых у книжников сокращений и переиначки: Плешаков – Плешак, «Литература» для восьмого класса – «восьмая литература», «История» Кацвы и Юрганова часть первая – «первая Кацва» (хотя Кацва – мужчина) и т. д. Но развивать свои сомнения Марина не стала, сказала только:

– Не нравятся мне эти мужики!

– Да брось, – озарился дурацкой улыбкой Леонид Петрович, – они из Калининграда, и в книгах – новички.

«Калининградцы» – заключим это слово в кавычки, ибо читатель, разумеется, уже понял, что никакие это не калининградцы, а московские оперативники из отдела борьбы с экономическими преступлениями – появились ровно через три дня и заявили, что машина к ним прибудет из пригорода, со стороны Каширского шоссе.

– Может быть, нам не ехать в центр города – вы отпустите со склада?

– Конечно, – обрадовался доверчивый Леонид Петрович, – у меня склад-то – как удачно! – как раз возле Каширки!

Ох.

Коварный и неуловимый преступник доктор Линд вытягивал из царской семьи неповторимые фамильные драгоценности, неутомимый Фандорин одного за другим уничтожал его сообщников, но сам Линд всякий раз ускользал, как угорь из рук неумелого рыболова. Между тем судьба четырехлетнего принца оставалась неизвестной. Над коронацией же нависла угроза срыва.

Кошмар! И в эти действительно кошмарные, полные опасности дни кузина императора великая княжна Ксения Георгиевна влюбилась в ловкого и изобретательного, но не слишком пока что удачливого сыщика Эраста Петровича Фандорина. Каково было пережить все это апологету протокола дворецкому Афанасию Зюкину, оказавшемуся – право, совершенно случайно! – свидетелем их короткого и страстного свидания!

«Обескураженный, я раздвинул пышные листья и обмер: ее высочество, привстав на цыпочки, обнимала Фандорина обеими руками за шею и прижималась губами к его губам. Рука сыскного советника была беспомощно отставлена в сторону: пальцы сжались, потом разжались, и вдруг, словно решившись, взметнулись вверх и принялись гладить Ксении Георгиевне нежный затылок с распустившимися прядками светлых волос. Лобзание длилось долго, очень долго. Я и не предполагал, что можно целоваться безо всякой передышки в течение столь продолжительного времени. Впрочем, на часы я не смотрел и, возможно, ожидание показалось мне таким нескончаемым из-за кошмарности происходящего».

Вот ведь как: и сюжет детективный, и сопереживание трогательному и смешному дворецкому, и жалко августейшего малыша, и поцелуй этот неуместный в такой ситуации – и все трогает, все задевает. «Мастер, мастер, – с завистью подумал Леонид Петрович об авторе, о Борисе Акунине этом самом, который, как было уже известно, никакой не Борис и никакой не Акунин, а Георгий Чхертишвили, зам главного редактора журнала «Иностранная литература». Это надо же держать в руках столько сюжетных нитей, и чтобы все были натянуты! Сам Леонид Петрович был в своей прозе однолинеен и, признаемся, простоват. Потому-то Борис Акунин, пардон, Георгий Чхертишвили сидел в этот момент в кабинете редакции уважаемого журнала и пожинал плоды мировой славы, а Леонид Петрович сидел на четырех пачках «левоты» и старался не смотреть, как вывозят плоды его более чем годичных трудов, и сам фактически был арестован, хоть оперативники все время уточняли: «Вы не арестованы, вы задержаны и отправитесь с нами в отделение».