Борис Штейн: Контрафакт

За отсутствием бизнеса братья помогали родителям по хозяйству: вырыть, прибить, починить, провести свет, а то и покормить скотину. Кой-какая худоба водилась в доме Борисенко: жить в частном секторе и не держать хозяйства – такое и в голову не приходило, будь ты хоть почтальон, хоть врач, хоть кто угодно. Зарплаты и пенсии были малы и выдавались нерегулярно, так что именно приусадебное хозяйство являлось смыслом жизни и деятельности населения частного сектора. В особенности – в переходной период перестройки одной жизни в другую. И хоть в углу двора Борисенко стоял крепко сбитый сарай-мастерская со смотровой ямой, что говорило об индустриальном, в сущности, направлении, в другом углу, в прилепленных к дому холодных сенях топтался конь Серко и жевал свою бесконечную жвачку. У Серко были доверительные отношения с отцом семейства. Конь и человек понимали друг друга, как, казалось, могли бы понимать друг друга только два человека или две лошади. Если, например, ночью Серко охватывала жажда, он бил копытом в стенку, и отец вставал безропотно, будь то ночь-заполночь, погода-непогода, и, громыхая ведром, шлепал в сапогах на босу ногу к водонапорной колонке. Серко же в свою очередь покорно выслушивал хозяина, когда тот по пьяному делу жаловался ему на несуразности жизни. Иногда отец, расчувствовавшись, целовал коня в мягкие черные губы, и Серко не отворачивал морды, хоть и не любил запаха перегара. Домой с любого места Серко вез отца всегда самостоятельно – вожжи здесь были не нужны. Причем если отец был весел, Серко тоже шагал весело, иногда переходя на легкий бег и радостно пофыркивая. Если же отец пребывал в печали, конь чувствовал его настроение, тащил телегу бережно, ровным ходом, не шарахаясь от внезапных шумов в виде, например, пролетающего мимо разбитого на сельских ухабах мотоцикла.

По характеру Серко был трудолюбив и весел. Серый, неказистый, с мощно развитой грудью, он веселился от работы и, казалось, не знал усталости. Пахать, правда, ему не приходилось – не та все-таки на дворе стояла эпоха, но возить случалось помногу, и его это ничуть не удручало. На выпасе любил побегать, отвлекаясь от основного занятия, а будучи стреноженным, смешно прыгал, изображая что-то вроде комического галопа. Например, когда приходил за ним хозяин и тихонько подзывал, протягивая щедро посыпанный солью хлеб, Серко приближался к нему именно такими смешными скачками…

Вадик, когда размышлял изредка о себе, всегда удивлялся, до чего же они с Серко похожи: оба оптимисты, подвижные, трудолюбивые, без затей. Вообще-то Вадик давно заметил, что любой человек похож на какое-нибудь животное: он, допустим, – на коня, Лешка – на гуся (гуси тоже были в хозяйстве), Аделаида… Вадику не хотелось обижать в своих мыслях Аделаиду, но перед самим собой лукавить не приходилось. Аделаида была похожа на корову. Произнеся мысленно это сравнение, Вадик мысленно же добавлял: «…на корову в хорошем смысле слова». Нечто теплое, парное, с огромными печальными глазами…

А Манька была похожа на козу. На козу? Нет, на козочку, пока еще на козочку – радостное и нахальное существо. Тем более что любую козу в округе звали Маней: «Маня-Маня-Маня!»

Манька явилась во двор Борисенко с двумя сообщениями: во-первых, она сдала математику на пять. Во-вторых, толстый человек, младший сержант милиции Вова Блинов купил машину «Жигули ВАЗ-2106», проще говоря – «шестерку». Это последнее сообщение было развернутым. «Шестерка» – скорей старая, чем новая. К тому же – битая. У нее выбита фара, смято крыло и не открывается водительская дверь. А главное – не заводится двигатель.

– А в остальном, – заявила Манька, поблескивая глазами, – машина неплохая, руль работает. И Вова спрашивает, возьмется ли Лешка починить транспортное средство.

Вадик смотрел на Маньку, и его переполняли смешанные чувства: ему казалось, что с каждым сданным экзаменом Манька становилась взрослей и привлекательней. И как-то неловко было оттого, что Манька приходилась дочерью не кому-нибудь, а Аделаиде. Аделаида при случайных встречах приветливо улыбалась и намекала на перегоревшие пробки, но Вадик намеков как бы и не понимал, отделывался общими шутками, на его собственный взгляд, остроумными. Но было ему немного все-таки совестно перед Аделаидой, и продолжалось это до одного случая. А случай был вот какой. В быстро сгущающихся сумерках недалеко от дома Аделаиды Вадик встретил однажды не кого-нибудь, а толстого человека, младшего сержанта Блинова. Он был в штатском, двигался целеустремленно, оттопырив нижнюю губу и неся в руке измятый букет васильков. Вадик окликнул его и простодушно спросил: «Куда?»