Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

– Взревновал, знаете ли. По-стариковски. Буйство чувств, половодье глаз, так сказать.

– Половодье чувств, – поправила его дочь и прыснула себе под нос.

– Смейся! Смейся над стариком, Прекрасная Золотинка, – чуть не зарыдал Георгий Константинович.

– Папа, что за спектакль?

– Спектакль?! И это ты называешь спектаклем? Слышите, Глаша?! Они (Одобеску словно нечаянно объединил сидящих напротив Аурику и Коротича) называют это спектаклем! Молодые и бессердечные. Далекие от меня… – Георгий Константинович взял паузу, посмотрел на сидевшую рядом помощницу и воодушевленно продолжил: – И от вас.

Одобеску говорил еще много разного, абсолютно непонятного и вроде как не к месту, но с такой экзальтацией, что скоро все присутствовавшие за столом перестали понимать, о чем идет речь, и просто терпеливо ждали, когда завершатся словесные эскапады вошедшего в раж хозяина дома. Испуганная Глаша посматривала на часы, отмечая про себя, что минутная стрелка неумолимо подползает к двенадцати, а тарелки у присутствующих за столом почти ничем не заполнены, а она ведь так старалась, чтобы было вкусно и красиво…

Аурика и Коротич постоянно переглядывались, посматривая на неумолкающего Георгия Константиновича, и даже улыбались друг другу, интуитивно чувствуя какую-то свою причастность к происходящему. Со стороны пятнадцатиминутное выступление барона Одобеску напоминало бенефис провинциального актера, собравшегося покинуть сцену, а потому считавшего своим долгом сказать все и сразу, потому что потом такой возможности не представится. Поэтому, когда он плавно перешел к признаниям в любви ко всем присутствующим, и особенно к молодым, Аурика не выдержала и прикрикнула:

– Папа! Хватит. Новый год все-таки.

– Новый год?! – вспомнил Георгий Константинович. – Боже мой! А я о своем. Простите, люди, – поклонился он и добавил: – И дети.

– Дети? – чуть не задохнулась Аурика и ткнула Коротича в бок.

– Конечно, дети, – подтвердил Одобеску, отказавшись считать вырвавшуюся фразу оговоркой. – Прекрасные, молодые, всемогущие дети. Дайте мне хоть на минуту почувствовать себя отцом двух прекрасных детей. Тебя, Золотинка. И вас, мой юный друг. Ты знаешь, детка, – с любовью посмотрел он на дочь. – Больше всего на свете мне хотелось быть отцом дюжины детей. Но бог не дал мне такой возможности. И вот на старости лет – такая удача. Взрослый мальчик, благородный и мужественный. Мечта любого отца. Я не зря растил тебя, Прекрасная Золотинка, ты принесла в наш дом счастье, сама того не ведая. И я, грешным делом, подумал: можно умирать, дело сделано. И пусть не муж, зато брат. Я счастлив, дети! С Новым годом!

Мише стало неловко. Аурике – обидно. Получалось, что главная ее миссия состояла в том, чтобы явить миру этого придурка Коротича. Она тут же надула губы и, подняв фужер с шампанским, потянулась к гостю:

– Ну что? С Новым годом, брат.

– С Новым годом, Аурика! – прошептал Миша и громко добавил: – С Новым годом, дорогой Георгий Константинович! С Новым годом, дорогая Глаша!

– С Новым годом! – засиял улыбкой барон Одобеску и начал одаривать присутствующих, не зная меры в проявлении щедрости.

– Я не могу это принять, – отказался от подарка Коротич, обнаружив в коробке старинные швейцарские часы в золотом корпусе.

– Ну что вы! – расстроился Георгий Константинович. – Это от всей души.

– Я нисколько в этом не сомневаюсь, но…

– Но?

– Это слишком дорогой подарок, причем по совершенно незначащему поводу. Всего лишь Новый год.

– А если бы этот подарок презентовал вам ваш покойный отец? Вы бы его приняли?

– Мой отец не стал бы этого делать, – как отрезал Миша и помрачнел.

– Коротич, не отказывайся, – поддержала отца Аурика. – Считай, что это не подарок, а знак отличия. Ты же теперь Одобеску, правда, папа? – съязвила девушка, недобро сощурившись.

– Я не Одобеску. Я – Коротич, – жестко произнес гость и, развернувшись к Георгию Константиновичу, попросил: – Не обижайтесь на меня. Это принципиально.

– Я понимаю. Понимаю, – забормотал барон Одобеску, проникнувшись к молодому человеку еще большим уважением.

В отличие от гостя, Аурика Георгиевна себя утруждать не стала. Она приоткрыла продолговатый деревянный футляр, мельком взглянула на спрятанное в нем украшение и тут же захлопнула крышку, не проявив никакого любопытства к отцовскому подарку. Коротича это неприятно покоробило, он даже хмыкнул. Аурика оскорбилась и, нагнувшись к гостю так, чтобы он один мог ее услышать, прошипела: