Татьяна Булатова - Да. Нет. Не знаю

– Твои слова да Богу в уши, – поддержал ее отец и поцеловал дочери руку. – Все-таки ты невыносима.

– Ты тоже, – не осталась в долгу девушка, и хрупкий мир в семье Одобеску был восстановлен.

Тридцать первого декабря в квартире царило непривычное для всех спокойствие. Суетилась только Глаша, то и дело хлопая холодильником для того, чтобы впихнуть в него очередную порцию закусок.

– Ты готовишь, словно на свадьбу, – сделала ей замечание Аурика и влезла пальцем в кастрюлю с остывающим заварным кремом. – А потом все выставишь на стол и спрячешься у себя в комнате. И охота тебе?

– Так как же? – удивилась немногословная нянька. – Новый год все-таки. Гости.

– А то тебе нужны эти гости, – хмыкнула младшая Одобеску.

– Георгий Константинович приказал, – сослалась Глаша на хозяина.

– Твой Георгий Константинович посидит за столом полчаса и ляжет спать. А мне – развлекай ваших гостей! Как будто заняться больше нечем, – посетовала Аурика, но дальше развивать мысль не стала, вспомнив, чем закончилось ее последнее выступление. – Няня, тебе что, все равно, как отмечать Новый год?

Глаша молчала. Кажется, ей действительно все равно: Новый год, не Новый год. Какая разница. Как Георгий Константинович скажет, так она и сделает. Скажет, Новый год в сентябре, будет в сентябре, скажет – в мае, будет в мае. Ей все хорошо, все ладно.

А Аурике было не по себе: она ходила из угла в угол, периодически натыкаясь на мурлыкающего себе под нос отца, весь день пребывающего в приподнятом настроении.

– Чему он так радуется? – зудела Прекрасная Золотинка, зорко высматривая, чего бы еще стащить из-под ловких нянькиных рук.

– Так гости же, – снова повторила Глаша и поскребла ложкой по фарфоровой чашке, перетирая кусок сливочного масла с сахаром. Аурика поморщилась от неприятных звуков и, открыв дверь холодильника, внимательно изучила его наполненное угощениями нутро. – Мы обедать сегодня будем?

– А? – вздрогнула увлеченная процессом нянька.

– Понятно, – подытожила девушка. – Не будем.

– Вся ночь впереди, – обнадежил ее подтянувшийся на кухню отец и тоже заглянул в холодильник. – Глаша, а где селедка?

– Селедка? – непонимающе посмотрела на него женщина.

– Селедка, – повторил Георгий Константинович, не обращая внимания на благоухающие разносолы. – Водку я чем буду закусывать?

– Какую водку?! – возмутилась Аурика.

– Обыкновенную, дитя мое, ледяную, из лафитника.

– Так нельзя же, – осмелилась Глаша высказать свое мнение.

– Можно, – лукаво улыбнулся хозяин. – Ради удовольствия – все можно. Ни одному здоровому человеку это еще не повредило.

– Здоровому – нет, – поддержала Глашу Аурика.

– А кто из вас болен? – изумился Георгий Константинович и потребовал, чтобы селедка обязательно присутствовала на столе.

К вечеру и селедка, и салаты, и заливное из судака ждали своего часа в полутемной гостиной. По заведенной многолетней традиции барон Одобеску запретил включать свет до одиннадцати, не отступая от этого правила ни на шаг даже сегодня.

Последние пятнадцать минут до означенного часа Георгий Константинович расхаживал по коридору, периодически останавливаясь около зеркала для того, чтобы в сотый, наверное, раз поправить шелковый шейный платок. А еще он волновался и старательно прислушивался ко всем звукам, доносящимся из парадного. Придуманная им же самим история знакомства с выдуманной избранницей Коротича щекотала его нервы.

Одобеску подошел к зеркалу, поправил волосы и, прокашлявшись, произнес: «Вы один?» По мнению Георгия Константиновича, получилось неубедительно, и он, подняв бровь, повторил, добиваясь натуральности звучания: «Михаил Кондратьевич!» Потом Одобеску отступил от зеркала ровно на шаг в глубь коридора и вдруг резко приблизил свое лицо к мутноватой от старости амальгаме, чтобы найти соответствующее чувству изумления выражение: «Вы один?!» Дальше Георгий Константинович предположил, каким будет ответ Коротича, и решил поменять вопрос: «Боже мой, Миша! У вас все в порядке?» Этот вариант понравился Одобеску больше, и он тоненьким голосом ответил за гостя: «В порядке», но снова почувствовал фальшь и начал искать третий вариант: «Друг мой! Наконец-то!» «Наконец-то» прозвучало лучше. Барону понравилось. Можно сказать, его творческая натура неожиданно нашла себе достойное применение. «Подлый лицедей», – вынес себе строгий приговор Георгий Константинович и окончательно пришел в прекрасное расположение духа.