Гурам Дочанашвили - Только один человек

Опасаясь записного рецидивиста Бахвы, никто бы и пальцем не посмел тронуть Андрадэ, но хмель есть хмель, и однажды среди ночи пьяный сосед прицепился к Андрадэ: ты, говорит, назло мне чадишь здесь своей вонючей дрянью, и обложил отборной бранью всю молодую поросль родословного древа Андрадэ. И хотя девиц на выданье во всей фамилии Андрадэ не было, Бахва счел выходку соседа крайне оскорбительной. Узнав обо всем этом ранним утром, по возвращении со своей двойной работы, от другого, кляузного, соседа, Бахва не знал, на кого ему кинуться, чтоб сорвать свою злость, ибо у соседа-виновника нашлись доброжелатели, которые успели укрыть его где-то близ Мцхеты. Бахва не находил себе места, метался туда-сюда как затравленный, а Андрадэ и думать не думал ни о какой мести. Это был такой человек, что, ударь его кто по одной щеке, он бы ни за что не подставил вторую; зачем-де повторно кого-то беспокоить. Он лишь вяло урезонивал Бахву: ну чего ты, право, что тут такого особенного? А Бахва от этого только еще пуще распалялся и, наверно, совсем бы сошел с ума от бешенства, если б, на его счастье, родственники того соседа не подослали к нему делегацию в составе двух человек: одного плюгавого с виду, но весьма красноречивого, с хорошим отрезом на пальто под мышкой, и еще одного — ражего детину с орлиным взором, эксчемпиона по самбо, о котором, забегая вперед, скажем, что его после неудачи с посреднической миссией чуть не турнули с работы — бюллетенить, мол, больше шести месяцев не положено. Андрадэ вначале вяло выговаривал Бахве: и дернуло же, говорит, тебя; да и можно ли вдолбить что-нибудь человеку посредством болевых ощущений, а потом уж и вовсе сник и засел дымить своими наидешевейшимиЯ сигаретами. Вот таким был Андрадэ, и таким вот был Бахва. Только Бахва был в гораздо большей мере грузин.

Но у кого из нас нет своих слабостей? У Бахвы был единствен­ный сынишка, худенький, слабенький, с рыжей головенкой и мордаш­кой, усыпанной веснушками, которые были для Бахвы дороже всего звездного мира. Удивительная все-таки вещь любовь, верно, а? Особенно любовь к своим чадам. Ведь вот, казалось бы, что тут такого особенного: сидит себе мальчик и готовит домашние зада­ния. Но Бахва и дохнуть не смеет, лишним взглядом боится его потревожить, только смотрит со стесненным сердцем ему в затылок. Или, скажем, ребенок поцарапал где-то ножку, ну велика ли в том беда? А спросите-ка вы Бахву — у него аж все нутро горит при одном взгляде на эту чуть заметную царапинку. И как же было не гореть огнем отцовскому сердцу, когда мальчонка был у него та­кой хилый и бледный, хотя, если по правде, и не будь он таким, любовь все равно вечно бы горела в сердце Бахвы сильным и нега­симым огнем. Вот эта огромная, жгучая, бережная любовь и была слабостью Бахвы.

Глянул как-то раз Бахва — и что же он видит: стоит женщина, но какая женщина — невиданная красавица, да еще с гордо закину­той головой на точеной шее. Пусть и невольного, врожденного, идущего от самой природы, но такого нахальства Бахва еще не видывал: хорошо, будь себе красивой, прекрасной, даже распрек­расной, но чтоб так беспощадно!.. Нет, нет, это нестерпимо. Вро­де бы и дождя нет, и грома не слышно, а Бахву так захлестывает, что не продохнуть. Кто же она все-таки такая, эта женщина, — фигура — прекрасная, ноги — прекрасные, плечи — прекрасные, грудь — и того похлеще, вся бассейная публика так и пялит на нее глаза; какие там физкультура и спорт, кому теперь до плаванья, все побоку... Бахва стоит на суше, а чуть поодаль, на суше же, плавно изогнув стройную шею, стоит эта женщина, это проклятье, и хотя она, невиданная под солнцем, прищурилась, подставив солнцу лицо, все равно она прекрасна, она так и манит, так и притягивает к себе, точно... но до сравнений, до метафор ли Бахве? Нет. Он, мужчина, кобелем переступает в ее сторону шаг, другой, третий... Только и надежды, что хоть лицо у нее не такое же прекрасное; но когда, подойдя поближе, он впился взглядом в ее черты, и когда она, не­сколько удивленная, чуть пошире приоткрыла — ооо, какие! — глазаа, лицо у нее, проклятущей, оказалось такое, что Бахва на­прочь забыл и о ее фигуре, и о ногах, и о семи главных выпуклостях; хотя нет, нет, это не совсем так, зачем врать? Просто остальные дос­топримечательности женщины на какое-то время отступили на второй план, так как нечто другое, если это можно просто назвать другим, привело человека в полное замешательство; нет, впрочем, скорее не привело в замешательство, а сковало по рукам и ногам, но и не сковало, сказать по правде, а заставило переступить еще один шаг, ну, в общем, мы, по-моему, что-то сами запутались... Короче говоря, женщина оказалась чрезвычайной.