Николай Семченко - Горизонт края света

Стоматолог, матерясь, как пьяный сапожник, хлопнул дверью. В суд он, конечно, не пошёл, потому что накануне неудачно поставил пломбу дочери судьи: когда та лакомилась копченым оленьим языком, пломба вылетела и юная леди чуть не подавилась.

Зубодёр затаил злобу, и только и ждал удобного случая, чтобы мне отомстить. В одну из белых ночей он стал свидетелем моих маневров перед окном ОВ. На нашу беду, из его квартиры всё хорошо было видно, и даже берёзы не мешали обзору. А поскольку он знал домашний телефон ОВ, то тут же и позвонил: «Ольга Владимировна, к вам вор в окно лезет. Милицию вызвать?»

Вот зараза-зубодёр! Казалось, он никогда не покидал своего наблюдательного пункта: как только я перелазил к ОВ через подоконник, звонил телефон…

Но хуже всего было то, что стоматолог как-то позвонил мне на работу и, ёрничая, с восторгом сказал: «Не ты первый и не ты последний через то окно лазишь. Молодец ОВ, умеет мужиков за х*й держать!»

Почему-то я ему не поверил, но всё равно меня грызли сомнения: а вдруг ОВ ещё с кем-то тайно встречается? Она же, заметив пасмурное моё настроение, ласково склоняла белокурую головку мне на плечо и шептала: «Миленький ты мой, если б знал ты, что никого так не любила, как тебя…»

Ах, белые ночи, белые ночи!

Но рассвет ударил по глазам, и всё вокруг запылало и зацвело, и мы, наскоро перекусив вареными чирами 39, двинулись в путь по бесконечной мари, вдоль бесчисленных проток, озер и ручьёв. В одной широкой и достаточно глубокой протоке я искупался – сорвался с лесины, которую Лёша перекинул как мостик. Вода была ледяной – я сразу же промёрз до костей и покрылся «гусиной сыпью».

Чертыхаясь, мой напарник разжёг костёр и заставил раздеться догола. На меня тут же накинулись комары и оводы, и я был вынужден, приплясывая и откашливаясь, греться в самом дыму.

Пока одежда сохла, Лёша накипятил кипрея и запёк в огне свои таинственные корешки. Чай показался мне необыкновенно вкусным, а корешки, сладкие и мясистые, чем-то напоминали варёную морковку. И всё-таки, не смотря на такое знатное прогревание, я вскоре почувствовал лёгкое головокружение, лоб взмок, идти становилось всё тяжелее – скорее всего, простудил-таки лёгкие. Но я ничего не говорил Лёше и упрямо тащился за ним. Моя одежда, пока сохла, тоже прокоптилась – не хуже рыбы в шарабане. И на это амбре, смешанное с потом, тучами слетались комары, чёрт бы побрал всё их кровососущее племя!

Больше я не проваливался в ямы и не попадал в ледяные протоки – Лёша останавливался, подавал руку или просто предупреждал о тайных колдобинах и прочих сюрпризах, вообще – молодец, всячески опекал меня, неумеху. Ближе к вечеру нам чуть не повезло: над тундрой раздался тихий рокот – в бледно-синем мареве летел вертолёт. Нам бы, дуракам, догадаться бросить в костёр побольше зеленой травы, чтобы дым пошёл столбом, но до этого мы додумались, когда винтокрылая стрекоза уже пролетела мимо.

– Да ладно, – махнул рукой Лёша. – Это, может, браконьеры полетели. У них сейчас мода охотиться на диких оленей с воздуха. Всё равно они бы нас на борт не взяли.

И снова – оглушительная тишина, пелена мари, яростное солнце, цвирканье в кустах ольхи какой-то птички, ленивое дуновенье ветерка…

Делать нечего, поплелись мы с Лёшей дальше. Чтобы хоть как-то отвлечься от дум о нашем бедственном положении, я вспоминал всё, что прочитал об Атласове. Этому человеку здорово повезло – у него была замечательная жена, любившая его больше жизни. Я на миг представил ту, давнюю свою девушку избиблиотеки. Отрываясь от страниц очередной книжки, я видел перед собой её зватылок, аккуратную причёску, завитушки на тонкой шее, и эту голубую, медленно пульсирующую жилку… Если бы ей сообщили сейчас, что я потерялся в тундре, она бы, наверное, вздохнула: «Жалко, хороший был пацан…» И всё, больше ничего бы не сказала, потому что меня не любила. Наверное, на этом свете нельзя сделать двух вещей: заново родиться и заставить себя полюбить…

Про ОВ я вообще не стал думать. ОВ – это особый случай. Такой особый, что у меня даже под ложечкой холодеет, как подумаю о ней.

Не известно, как думал о ней Атласов, но по некоторым сохранившимся в архивах документам ясно: Степанида жила в вечной тревоге за мужа – дальние казачьи походы в те времена нередко заканчивались трагически, и тогда улочки Якутска оглашало великое причитание вдов.

Когда Владимир Владимирович ушёл на поиски Камчатки, его жена не находила себе места: из Анадырского об отряде не поступало никаких известий, а потом вдруг пришло сообщение, что новый анадырский приказной не доволен Атласовым…