Барбара Гауди - Наваждение

Теперь она стала читать сама. Сквозь шум, раскалывавший череп, до него доносились слова:

— …Барон был последним конем, сдававшимся в аренду. — Она повернулась к нему и спросила: — А что значит «сдающийся в аренду конь»?

Рон взял себя в руки и поднялся с постели.

— Сдающийся в аренду конь… — Взгляд его скользил по комнате — по кукольному дому, по рисункам, на которых был изображен очень волосатый мужчина с мощными руками… — Сдающийся в аренду конь… это… это такой конь, которого можно взять напрокат.

— А почему вы встали?

Он посмотрел на девочку. Внезапно ее красота показалась ему вызывающе крикливой — и губы слишком полные и слишком розовые, и волосы соломенные…

— Мне что-то послышалось, — как-то не по-хорошему сказал он.

— Ой…

Рэчел сжалась, и это, как ему показалось, вернуло ее чертам утраченное совершенство.

— Может быть, это так, ерунда. — Его терзали невыносимые муки. — Но Нэнси вышла, поэтому лучше сходить проверить.

— А вы вернетесь?

Окажись на его месте другой мужчина, он бы ее, наверное, чем-нибудь опоил…

Рон покачал головой, придя в ярость при мысли о том, до какой низости докатываются некоторые, а потом выходят сухими из воды.

— Хорошо, — сказала девочка. — Тогда увидимся утром.

Таша рысцой шлепала по лужам, искрами разбрызгивая отражения уличных фонарей. Нэнси не выпускала изо рта сигарету. Только на перекрестке до нее дошло, что она идет не к тому молочному, рядом с которым был почтовый ящик, а к другому, где его не было. Этот факт она осознала как знак того, что письмо, все еще лежавшее в сумочке, должно быть наконец отправлено.

Она привязала собачий поводок к велосипедной стойке и вошла в магазин. Ожидая за прилавком, пока мужчина перед ней купит лотерейные билеты, она взглянула на камеру слежения и подумала о том, сможет ли полиция вычислить письмо, брошенное в определенный почтовый ящик или, по крайней мере, отправленное в определенном районе.

Выйдя из магазина, она стала искать взглядом другие камеры. Ей показалось, что снаружи они отсутствовали, хотя в такой темноте совершенно уверена в этом она не была. Почтовый ящик оказался за углом. Нэнси расстегнула молнию бокового отделения сумки, вынула оттуда конверт и вдруг с тревогой подумала о том, что он не заклеен. Но нет, все было в порядке. Она, наверное, успела его заклеить днем. Открыв ящик, она опустила письмо и тут же выругалась:

— Черт! — Это ж надо было забыть стереть с конверта отпечатки пальцев! Но было уже поздно. «Ладно, Бог даст, пронесет», — подумала она и пошла вниз по улице.

Нэнси отказывалась чувствовать себя виноватой. Рон сколько угодно может играть мускулами и потрясать своим гаечным ключом, но только она помогает Рэчел сохранять присутствие духа. Тем хуже, если ради этого приходится идти на риск.

Внезапно она остановилась, подумав о том, чему полчаса назад не придала значения. Рон пользовался одеколоном. Она чувствовала этот запах. Рон пользовался одеколоном.

Рон сидел на кровати, держа в руках фотографию в рамке.

— Дженни, — сказал он, надеясь увидеть на снимке раскосые глаза девочки и воинственно вздернутый подбородок. Но видеть ее он не мог — это была карточка с изображением его матери. — Я никогда не был счастлив, — признался он ей.

Он прокручивал в голове всю свою жизнь, задавая себе вопрос, правду ли сказал. Точнее было бы сказать, что он никогда не был легкомысленным. Или беспечным. Беспечным — у него никогда не было ничего общего с этим словом… Мать не раз говорила ему, что он недоверчив. Может быть, от недоверчивости да еще через скрытность путь ведет к помешательству? В старших классах он отказывался сдавать анализ крови, опасаясь, что врачи найдут там что-то, что сможет его выдать. Наиболее жестким его требованием к самому себе было умение ценить прекрасное, но даже в самом его благоговейном восторге крылась какая-то малюсенькая гнилостная червоточинка, мутившая чистоту восприятия красоты. Даже с Рэчел…

Хлопнула входная дверь. Рон поставил фотографию на тумбочку и спустился вниз. Нэнси он там не увидел. Она, должно быть, сразу прошла в подвал. Он налил в стакан холодной воды из-под крана и подумал о глотке виски, который помог бы ему прийти в себя. Бутылка стояла на полке над плитой. Он пытался перебороть искушение, когда услышал, что Нэнси идет по мастерской.

В дверях она остановилась. Взгляд у нее был как у призрака, глаза казались черными провалами.