Армандо Салинас - За годом год

Отец с сыном тоже успели поссориться. Во время последнего семейного скандала Хоакин не сдержался:

— Хватит, отец, довольно. Оставь ее.

Мария, сжавшись в комок, забилась в угол спальни и исподлобья смотрела на пасынка. В ее взгляде было что-то странное, звериное. От Матиаса ее отделяла только кровать, за которую она спряталась.

Мария вытянула перед собой руки, словно загораживаясь от ремня, которым размахивал Матиас.

— Ты пьянчуга! — кричал Матиас.

Окно, выходившее в гараж, было открыто. Солнце разноцветными зайчиками играло в его стеклах.

— Я тебе покажу, сука проклятая!

Жена отвечала на ругань из своего укрытия. Ее тоже захлестнула волна злобы.

— Сперва сам посылаешь меня к нему, а потом бьешь за то, что пошла. Сукин сын! Сволочь, вот ты кто! Сволочь и сутенер!

Ремень просвистел в воздухе и опустился на плечи и руки Марии. Она взвыла от боли и бессилия.

— …сволочь!

Он ударил ее снова. На правой руке Марии вздулась кроваво-красная полоса.

— …сутенер!

Она сидела, скрючившись в своем укрытии. И несмотря на боль, сдерживала рыдания.

— Посылаешь к нему за деньгами.

— Оставь ее! Я сказал, довольно!

Хоакин схватил отца за руки. Вспотевшее лицо Матиаса было перекошено от злобы. Вены на висках вздулись, как толстые веревки, казалось, вот-вот лопнут.

— Не суйся не в свое дело! — крикнул он сыну.

Хоакин крепко держал отца за руки, не обращая внимания на его крики. С пола доносились стоны мачехи.

— Когда-нибудь он меня убьет, Хоакин. Непременно убьет.

— Как ты смеешь? — вопил Матиас.

— Оставь ее в покое.

— И это ты, щепок, говоришь своему отцу!

— Послушай, — сказал Хоакин. — Давай поговорим серьезно. Все дело в том, что ты не умеешь противостоять трудностям. Если у тебя нет двух дуро в кармане, ты готов головой в омут броситься, и плевать тебе на то, как жена достает эти деньги. Но стоит тебе получить деньги, как ты начинаешь корчить из себя оскорбленного. Надо взять себя в руки. Многие живут похуже тебя. Тебе не хватает только работы. А без еды ты еще не оставался. Другие вон по тюрьмам сидят.

— Так и знайте, — не поднимая глаз, процедил Матиас, — так и знайте. Однажды проснетесь, а меня и след простыл. Ни она, ни ты больше меня не увидите.

— Делай что хочешь.

— Этого еще не хватало, — ворчал Матиас. — Чтобы мой собственный сын стал на сторону этой… Только этого не хватало. Так и знайте, однажды проснетесь, а меня и след простыл.

Разругавшись с сыном, Матиас хлопнул дверью и вышел на улицу.

Хоакин был худым высоким пареньком. В четырнадцать лет он уже работал учеником в механической мастерской. Получал полторы песеты в день и читал все, что ни попадалось под руку. Когда умерла мать — это случилось в первый год войны, — ему исполнилось пятнадцать лет и он был полон любопытства ко всему окружающему. Он видел, как, озаряя ночи, полыхали пожары, слышал на улицах свист пуль. Познал голод и страх. Играя, облазил все пулеметные точки на баррикадах в своем квартале. Впервые в жизни проводил девушку. Поступил в среднюю школу и записался в ИФС [9] Испанская федерация студентов. .

Когда войска Франко вступили в Мадрид, ему исполнилось семнадцать. И снова он познал голод и страх, нестерпимый голод и не изведанный дотоле страх. Хоакин бросил школу, чтобы поступить в пекарню. Хозяин позволял ему пробовать свежевыпеченный хлеб. И хотя работа не очень нравилась Хоакину, он был доволен. По крайней мере дома было одним ртом меньше.

Однажды старший пекарь сказал ему:

— Не думай, что хозяин позволяет тебе обжираться просто так, у него свой расчет. Так он поступает со всеми новичками. Ты набиваешь брюхо горячим тестом и не трогаешь пирожных, а они куда дороже.

Хоакин очень быстро подружился с пекарем.

— Знаете, сеньор Хуан, не по мне профессия пирожника. Меня больше привлекает техника.

Часто они обсуждали разные вопросы. Сеньор Хуан умел слушать и затем высказывал Хоакину весьма справедливые суждения о многих вещах.

— Значит, так. Ты, я и все трудящиеся — мы образуем один класс. Но пока мы не осознаем, кто мы, пока не поймем все как следует — а это, между прочим, проще простого, — мы ничего не поделаем. Повторяю, все мы принадлежим к одному классу, и класс этот — рычаг, который движет миром. В производстве мы первые: мы печем хлеб, строим дома, делаем моторы. Словом, все производим мы. Но как только дело доходит до распределения и руководства, нас никто не зовет. Нам лишь платят, чтобы мы могли питаться и иметь силы для работы.