Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры

– Я того же мнения, – холодно отрезала Николетта. – Гамбург еще не знавал такого успеха.

– Тьфу-тьфу, не сглазить. Но думаю, мы покажем эту пьесу по крайней мере тридцать раз подряд, – ухмылялся Шмиц, суеверно скрещивая пальцы.

Когда занавес упал, в зале поднялась буря. Нибур все время вызывали – публика хотела тут же еще раз видеть сцену смерти. И впрямь, крики и жесты Николетты, когда Рольф Бонетти поднял на нее револьвер, были поистине потрясающи. Раздается выстрел, трагическая куртизанка падает, изворачиваясь всем телом, кричит, произносит длинную речь, осыпая ревнивого возлюбленного в частности и всех мужчин вообще самыми горькими и убедительными упреками. Она молится. Вновь кричит. И умирает.

Пресса на следующий день хором восхваляла Николетту. Все газеты соглашались на том, что это огромное, невероятное достижение.

«Николетта фон Нибур у истоков великой карьеры!» – гласил заголовок на первой странице дневной и самой популярной гамбургской газеты. Таково же было содержание рецензий, направленных в берлинские газеты. У кассы Художественного театра уже с утра выстраивались длиннейшие очереди, невиданные в Гамбурге уже в течение многих лет. На следующие пять представлений этой эффектной драмы о проститутке все билеты были распроданы.

А Николетта в день премьеры получила следующую телеграмму от Мардера:

«Требую чтобы ты немедленно приехала тчк запрещаю тебе проституироваться на подмостках тчк мое мужское самолюбие протестует против твоего унижения тчк дисциплинированная женщина обязана безоговорочно подчиняться гениальному мужчине который намерен поднять ее до себя тчк ожидаю тебя завтра на вокзале тчк в этой решающей ситуации твое непослушание под любым предлогом будет иметь последствием разрыв со мною – мировой совестью.

Николетта властным жестом отпустила нескольких танцовщиц, зашедших к ней поздравить ее с успехом. Она позвонила Хефгену и скупо объяснила ему, что через час отъезжает в Южную Германию. Хендрик спросил, надо ли понимать это как шутку или она сошла с ума. Она сухо объяснила: ни то и ни другое. Просто она отказывается от ангажемента и вообще от артистической карьеры. Роль во французской пьесе о проститутке можно передать любой другой актрисе. Рахель Моренвиц наверняка уже ее разучила. Для нее же, Николетты, в мире важно лишь одно: любовь Теофиля Мардера.

Хендрик от ужаса потерял голос, пробормотал:

– Ты больна. Я сейчас приеду к тебе на такси.

Через десять минут они с Барбарой уже стояли в комнате Николетты, укладывающей чемоданы.

Благородное, нервное лицо Барбары побелело, как стена, к которой она прислонилась. Барбара молчала. Николетта молчала. Хендрик говорил. Сначала он насмехался, потом перешел к мольбам, в конце концов стал угрожать и бесноваться.

– У тебя есть контракт! Ты будешь платить неустойку.

Николетта тихо, но все с той же четкостью отрезала:

– Вряд ли у господина Кроге будет охота вести процесс с Теофилем Мардером о правах на мою персону.

Хендрик взывал к ее разуму:

– Твоя карьера пойдет прахом. Ни один театр в мире тебя уже не пригласит.

А она на это:

– Я уже сказала, что с превеликой радостью отказываюсь от карьеры. То, что я получаю взамен, в тысячу раз ценней, значительней и прекрасней.

Голос ее уже утратил резкость. Скорее он стал мелодичным от сдержанной радости. Хендрик не мог скрыть потрясения. Эта девушка становилась все загадочней. Неужто существуют страсти, так захватывающие человека, что он пренебрегает столь многообещающей карьерой? У Хендрика не хватало фантазии представить себе чувства, до которых не доросло его сердце. Страсти, которые он знал, всегда шли на пользу его карьере. Он ни в коем случае не позволял им ей помешать, а тем более, не приведи господь, ее разрушить.

– И все ради этого наглого пророка, – сказал он наконец.

Николетта выпрямилась во весь рост, вздернула нос и прошипела:

– Запрещаю тебе говорить подобным тоном о величайшем из всех ныне живущих на земле, о моем женихе.

Хендрик устало улыбнулся и отер пот с лица.

– Ну что ж, – сказал он, – придется обо всем сообщить бедняге Кроге.

Пока он дозванивался в Художественный театр, Барбара в первый раз заговорила, и голос ее словно пробивался сквозь вуаль траура.

– Значит, ты собираешься за него замуж? – спросила Барбара.

– Если он только меня возьмет! – со зловещей веселостью, не взглянув на свою подругу, отчеканила Николетта.