Ганс Леберт - Волчья шкура

Он был во всеоружии: взял у хозяев свечу, захватил коробок спичек и сунул в карман. И все; даже разума, который, как он полагал, имелся у него в голове, в настоящий момент не было ни в голове, ни в одном из карманов. Оснащенный таким образом — явно недостаточно, — он отправился в «Гроздь» своей обычной дорогой, которая в столь поздний час и ввиду изменившейся цели похода показалась ему в высшей степени необычной. Необычность еще неведомого пути не так страшна, как необычность пути обычного, когда этим путем ты идешь к совершенно новой цели. Но Малетта примирился с необычностью, вернее, попросту ее не осознал; к тому же он был поглощен одной заботой: как бы не угодить в грязь, что, правда, не всегда ему удавалось. И еще этот свет! Гостия луны уменьшалась, исчезала в темной пасти — в земной тени, и теперь только жалкий рогалик украдкой подмигивал из-за туч. Все живет, думал Малетта. Нажирается до отвала! Даже луну и ту сожрут! Всё! Он ступил туда, где ему показалось суше, и тут же увяз в густой, топкой глине. Проклятье! Он подтянул повыше брюки и зашагал дальше. Целое дворянское поместье налипло на его подошвы. Он стал помещиком! И уже не достоин презрения! С пудовыми гирями на ногах шел он сквозь все преграды, как жених к невесте. Сначала он подошел к «Грозди» с фасада — хотел убедиться, что там действительно все уже угомонилось. Он увидел: ворота и ставни на запоре, свет везде потушен, дом стоит как нежилой. Что ж, хорошо! Было уже четверть двенадцатого — самое время браться за дело, конечно соблюдая величайшую осторожность, ибо тишина и темнота могут обернуться ловушкой. Через узкий, местами угрожающе узкий проход между двумя строениями, хорошо ему известный с того дня, когда влюбленная пара — Герта и Укрутник — ходила в лес, он вышел в поле, иными словами, на проезжую дорогу, что тянулась за надворными постройками, затем, сойдя с нее, свернул немного вправо и добрался до задней стены «Грозди». Темнота между тем сгустилась. (И надо же, чтобы именно сегодня!) Было разве что немного светлее, чем в новолуние, и свет был как остаток мучной пыли на губах. Изготовившись к прыжку, ветер засел в бороздах на пашне. Потом он прыгнул, прыгнул прямо на деревню, вытянул в прыжке свое тело и ударился о конюшни и сараи. Он был черный, жилистый, гибкий и во все стороны рассыпал удары упругих бархатно-мягких лап. Он фырчал! И пах, как зверь, пах мокрой шкурой и мокрым лесом! Малетта тащился вперед по снегу, вперед по голой земле, по сухой, измятой траве, по размытому вспаханному полю. А земля — вязкая черная масса — липла и липла к его башмакам. Комья земли на подошвах с каждым шагом становились все больше. Ему казалось, что он вот-вот упадет, но тут он дошел до стены и привалился к ней. Он не имел сил стронуться с места, ему чудилось, что его засасывает бездна. Никогда еще он так глубоко не уходил корнями в родную землю. А теперь у него еще выросли гигантские лошадиные копыта. Его шатало не столько от порывов ветра, сколько потому, что он пытался сдвинуть с места эти копыта. Но — слава богу! — вот и люк, несмотря на темноту, он сразу его обнаружил. Нагнувшись, он тотчас же нащупал кольцо и уже собрался было дернуть его, но помедлил. Герта, эта стерва, прошла через чердак. Почему же он должен идти через погреб? Едва передвигая ноги, он потащился вдоль стены. Он знал: лестница осталась стоять под виселицей. Он добрался до угла сарая, сотрясавшегося на ветру. Поднял глаза кверху, поискал на земле. Ничего! Лестница, видимо, исчезла, нет ее и на старом месте. Он вернулся к люку, исполненный решимости добраться до цели. Ничего не попишешь, надо рискнуть, думал он, может, в конце концов все и обойдется. Малетта схватился за кольцо, поднял крышку и удивился, как легко справилась с нею Герта. А что удивительного; тут же подумал он. Эта деревенская мясничиха посильнее нас будет. Он опустился на четвереньки, вытянув ногу, нащупал лестницу и — ступенька за ступенькой — стал задом спускаться вниз, в черную яму. Голова его еще не совсем скрылась в ней, и он увидел перед собою валы вспаханной земли; так человек, гибнущий в морской пучине, видит, как растут и набегают на него огромные отвесные волны. И вот он уже внизу: моряцкая смерть! Так точно! Он слышал ветер, что дул над открытым люком и каким-то странным ревом отдавался в затхлой глубине шахты. Опираясь на ветхие ступеньки, достал из кармана свечу и спички. Первая спичка не зажглась, вторая и третья тут же погасли, четвертая сломалась, у пятой отлетела головка! Загорелась только шестая, только шестая зажгла свечу. Он высоко поднял ее, чтобы она по слепила ему глаза. Язычок пламени скособочился, но потом распрямился. Свет ощупывал стены прохода и терялся во мраке. Сердце у Малетты вдруг забилось где-то в горле. Неужели это и вправду подземный ход в погреб? А в погребе, может быть, ловушка? Или еще где-нибудь? А может, эта мастодонтиха и впрямь лежит в постели и ждет? Он осторожно спустился с последних ступенек, согнувшись, проник в коридор, ведущий еще ниже, и через несколько шагов очутился в кромешной тьме, как бы в трубе, заткнутой паклей. Он заслонил рукою огонек, чтобы лучше видеть; и сейчас же последовал сигнал тревоги: Малетта вдруг почувствовал едкую вонь и увидел, что пламя свечи наклонилось и уменьшилось. Господи ты боже мой! Он с опаской глянул на крохотный язычок, который уже не трепыхался, а разве что тускнел и, по мере того, как Малетта пробивался дальше, все больше съеживался в воздухе, что уже не был воздухом. При этом свете — его едва хватало метра на два — он увидел, почти уже наткнувшись на нее, влажную каменную стену. Коридор сворачивал направо за угол и вел — куда, спрашивается? Невыносимая, удушливая вонь ударила в нос Малетте. Движимый любопытством, он, шатаясь, прошел еще несколько шагов, но в это мгновение свеча погасла, как будто кто-то пальцем надавил на фитилек… Малетта повернул назад. Но крышка люка была закрыта.