Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

Эл молчал.

— Нет у тебя обаяния, — сказал Тути. — Это если одним словом. Ты просто вода из сточной канавы, научившаяся ходить на двух ногах.

— Может, и так, — сказал Эл.

— Жизнь — как программа Эда Салливана, — сказал Тути. — Я смотрю ее по ТВ каждую неделю. Теперь, когда ушел Мильтон Берль, это лучшее телешоу. Я вот смотрю, как они там растут, как раскручиваются. У них нет таланта. Это правда. Но у них есть что–то личное. У кого в наши дни есть талант? Возьмем Эла Джолсона — у него никогда не было таланта. Или Нэта Коула — петь он не умеет. Фрэнк Синатра никогда не умел петь. Фэтс Уоллер петь не умеет — квакает, как лягушка. Из Джонни Рэя певец никудышный. Сэмми Дэвис–младший — актеришка просто дрянь, но очень популярен. «Кингстон–трио» — студентики желторотые. Но у каждого из них есть что–то такое личное. Тебе надо научиться, как это делать.

— Я не могу.

— На минуту у тебя это получилось, когда ты заходил в кабинет этого типа. Иначе бы он не решил тебя нанять. Коль сделал один раз, то сумеешь и в другой, и не на секунду, а на постоянно. Живи, как будто ты французский агент в Танжере; придумывай истории, чтобы поддерживать к себе интерес, и очень скоро тобой заинтересуются. Если у тебя получается это после парочки твоих колес, то они тебе не нужны; выбрось жестянку, что таскаешь с собой, и делай это сам, собственными силами. Я знаю, что ты сможешь. И, богом клянусь, ты достоин начального оклада в восемь сотен; он правильно тебе платит.

Эл молчал, обдумывая слова Тути.

— Буду откровенен, — сказал Тути. — Я бы правую руку отдал, чтобы оказаться на твоем месте. Получить этакое предложение. Но со мной такого никогда не случится. Во–первых, потому, что никто не нанимает цветных за такие деньжищи, кроме как в индустрии развлечений, во–вторых, потому что у меня нет таланта. Поэтому я и зарабатываю себе на жизнь, служа клерком в Окружном отделе здравоохранения, составляя отчеты о состоянии общественных сортиров. Я просто клерк, не более. Но ты, в основе своей, выдающийся брехун; ты, в общем, уже нашел свою линию. Все, что тебе остается, — продолжать ее гнуть.

— Меня учили, что говорить правду — это хорошо, — сказал Эл.

— Конечно, говоря правду, ты попадаешь на небеса. Это туда ты собрался? Там твое назначение? Или ты настроен прожить счастливую жизнь здесь, на земле? Если последнее, научись держаться своей линии, никогда не сдавайся. Пока не помрешь. Потом можешь говорить правду, признаваться, что на самом деле ты вовсе не богатый мот из Бойсе, где у тебя шесть нефтяных скважин и где тебя избрали президентом местной торговой палаты.

Эл чувствовал себя совершенно раздавленным.

— Так или иначе, а правду слишком уж переоценивают, — сказал Тути, отчасти самому себе. — Настоящая правда в том, что все смердят. Жизнь — загнивание. Все, что живет, умирает. Правда в том, что делать вообще ничего не стоит; так или иначе, все кончится дерьмово. Говори так, этим никому не услужишь.

— Это не единственная сторона жизни, — сказал Эл.

— Хорошо, может быть. А что с другой стороны? Вот ты мне и скажи.

Эл размышлял, но не мог выразить своих мыслей. Однако он знал, что Тути не прав. Тути озлоблен. Возможно, справедливо. Но его взгляд на мир был отравлен давным–давно годами работы клерком наяву, в то время как в мечтах он купался в лучах славы. Неудивительно, что он слонялся по барам со своим Доктором Маддом и изо всех сил привлекал к себе внимание, прожигая жизнь при малейшей возможности; он был прав, поступая так, но существовали и другие пути, более достойные выходы.

— В общем–то, ты озлобленный тип, — сказал Эл. — У меня такое чувство, что ты всех ненавидишь. Меня, например.

— Что за хрень ты несешь! — возмутился Тути.

— Ты будешь рад, если я совсем унижусь и стану тем, кто нужен Крису Харману.

— А кто ему нужен–то? — насмешливо спросил Тути. — Ты даже сам не знаешь. Видно, ты нарвался на эту жилу случайно, а сумеешь ли и дальше держаться ее, неизвестно.

— Я и пробовать не собираюсь, — сказал Эл.

— Не, думаю, ты, в конце концов, согласишься, — сказал Тути. — Если пораскинешь мозгами и сообразишь, что к чему. Это займет время, и ты будешь много болтать, но потом согласишься. Ты просто боишься, что ты не сможешь держаться ее; боишься, что попробуешь, а у тебя ни черта не получится. Что же в этом такого уж добродетельного?

Эл не мог ответить на этот вопрос. Возможно, Тути прав, думал он, возможно, мне просто недостает мужества попытаться перекроить себя по тем меркам, которые требуются Крису Харману. Недостает мужества, не хватает таланта.