Филип Дик - Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов

Он кивнул, соглашаясь с ней.

— А что бы ты сделал? — спросила она. — Почему у тебя было бы по–другому?

Хозяин мастерской, наверное, представлял себе симпатичный магазинчик, думала она. Но чтобы сделать его таким, не хватило средств.

— Он теперь небось жалеет, что начал это дело, — сказала она вслух.

Хотя на самом деле хозяин производил впечатление человека, вполне довольного своей унылой конурой. Но ведь он был на вид таким бледным, угодливым — душа приказчика, рабочий муравей, мурлыкает что–то себе под нос, улыбается посетителям. Какая жалкая жизнь!

— Тебе не это нужно, — продолжала Вирджиния. — Тебе нужно что–то большее. Я знаю, что таким ты вряд ли бы удовольствовался. Если хочешь, чтобы у тебя был свой магазинчик, это должно быть что–то изысканное. Красивое… — Она вспомнила современный магазин одежды в центре Пасадены [154] Пасадена — город, северо–восточный жилой пригород Лос–Анджелеса. Популярный зимний курорт. , в который она захаживала: привлекательный, стильный фасад, цветы в канавке вдоль всей витрины. — Ты ведь хочешь гордиться своим магазином, правда? Он ведь будет не только для того, чтобы просто зарабатывать деньги, — должно быть что–то еще.

Роджер, шедший рядом с ней, промолчал.

— Если бы речь шла обо мне, — сказала она, — я бы предпочла работать в каком–нибудь приличном магазине, чем владеть такой лавчонкой.

После этого никто из них не сказал ни слова. Оставшуюся часть пути до дома они прошли молча.

Позже, разогревая в печи пирог, она сказала как бы между прочим:

— Посмотрим, может, мои смогут помочь.

Конечно же, Вирджиния имела в виду свою мать. Ценные бумаги и рента первоначально принадлежали ее отцу. Поэтому как бы подразумевалось, что ими владеет не столько мать, сколько семья. И в каком–то смысле она тоже имела на них право. Их точную стоимость она не знала, но помнила, что она составляла не меньше двадцать тысяч долларов. Достаточная сумма для того, чтобы теперь, когда кончилась война, ее мать призадумалась о поездке в Европу. Мать писала ей о разных планах путешествий, в том числе и о посещении Западного побережья. Она постоянно подумывала о том, чтобы поехать в Африку.

— Над чем это ты хихикаешь? — спросил Роджер, заглядывая на кухню.

— Прости.

Она и не заметила, что рассмеялась, представив себе, как Мэрион в болотных сапогах и панаме, сжимая в руках дробовик, топает по вельду. Ее невозмутимая, практичная мать, уроженка Новой Англии… Бог мой, подумала она. И вспомнила, как выглядела Мэрион, когда вернулась из отпуска, проведенного в Мексике: огромные лакированные сандалии на ногах, темно–красные брюки с золотым галуном, слишком тесные ей, кружевная шаль и мундштук ручной резьбы, длинный, как линейка. Тогда Вирджиния сказала ей, что она похожа на президента Рузвельта, и тогда, по крайней мере, исчез мундштук. Но потом мать несколько месяцев подряд работала в саду в своем мексиканском облачении, пока не порвались темно–красные брюки. Необычные сандалии, по ее словам, защищали ноги от грязи.

Под окном кухни соседка снимала белье с веревок, протянутых над лужайкой. Рядом носилась туда–сюда собака. Соседке было за тридцать, она была полненькая, волосы у нее были убраны под сетку, и Вирджиния подумала: «Выглядит, как официантка. В придорожном кафе. Где–нибудь между… между Аризоной и Арканзасом». Соседка вдруг визгливо закричала на собаку, отгоняя ее от корзины с бельем, — голос у нее был пронзительным, как труба.

«Боже, — подумала Вирджиния. — Неужели и я так ору? И выгляжу так?»

Она машинально вытерла руки и, поднеся их к волосам, поправила прическу. В это время она стриглась коротко из–за станков, на которых работала. Для безопасности. И повязывала голову красной хлопковой косынкой.

Роджер снова растянулся на диване в гостиной, положив ноги на валик. «Нельзя допустить, чтобы у него была такая захудалая лавка, — подумала она. — Даже если он хочет».

Нужно что–нибудь получше.

Когда они доели пирог, Роджер сказал:

— Увидимся позже. — Он достал часы. — Захочешь спать — ложись. Пойду, пройдусь до угла.

— Посидел бы лучше дома, — попыталась удержать его она.

— Я совсем ненадолго, — ответил он.

Он смотрел на нее спокойно и уверенно, с лукавыми искорками в глазах. Ее всегда раздражало в нем это лукавство.

— А то поговорили бы, — сделала она еще попытку.

Роджер стоял в дверях, засунув руки в карманы, склонив голову набок. И ждал, демонстрируя бесконечное терпение, не вступая с ней в спор, просто стоял, и все. «Как зверек, — подумала она. — Косное, безмолвное, полное решимости существо, знающее, что оно получит то, что ему нужно — стоит только подождать».