Кристофер Мур - Агнец

— Марш! — скомандовал Номер Три.

Я прыгнул и промахнулся. Кол накренился и выскользнул из-под меня, а я головой впоролся в камень.

Перед глазами громыхнула белая вспышка, а по затылку пролетела молния боли. Не успел я ничего сообразить, как прямо на меня шмякнулся Джош.

— Спасибо, — благодарно сказал он: гораздо уютнее приземляться на мягкого еврея, нежели на жесткие камни.

— Назад, — распорядился Номер Три.

Мы вновь расставили колья и заскочили на них. Сейчас обоим это удалось с первого раза, и мы стали ждать команды скакать на следующий. Полная луна карабкалась на небо, а мы таращились на ряд кольев и не понимали, за сколько мы доскачем до конца, как долго Номер Три нас тут продержит, — и мы оба думали о том, что Гаспар просидел девять лет. Я даже не помню, когда еще мне было так больно, — а это все-таки кое-что, если учитывать, что совсем недавно по мне прошелся як. Я уже пытался представить, какую усталость и жажду выдержу, пока не упаду, и тут Третий Номер сказал:

— Хватит. Идите спать.

— И это все? — спросил Джош, соскочив с кола и поморщившись от боли при посадке. — Зачем же мы расставили двадцать, если понадобилось всего три?

— А зачем ты думал о двадцати, если можешь стоять лишь на одном? — был ответ.

— Писать очень хочется, — сказал я.

— Вот именно, — согласился монах. Вот вам и весь буддизм.

Каждый день мы выходили во двор и расставляли колья — всякий раз иначе, наобум. Трешник добавлял колья разных длин и диаметров. Иногда нам приходилось скакать с одного на другой как можно быстрее, иногда мы стояли на одном по много часов, готовые скакнуть, едва Номер Три скомандует. Похоже, смысл заключался в том, чтобы ничего не предугадывать и мы не могли выработать ритм тренировки. Тут надо перемещаться в любом направлении, заранее ничего не обдумывая. Номер Три называл это контролируемой спонтанностью, и первые полгода в монастыре мы проводили на кольях такое же время, как и в сидячих медитациях. Джошуа полюбил тренировки кунгфу сразу же — как, собственно, и медитацию. Я же был, как выражаются буддисты, телеснее.

Помимо обычных дежурств по монастырю, работ на огороде и доения яка (меня милостиво избавили от этой обязанности), каждые десять дней или около того группа из шести монахов спускалась в деревню со своими мисочками и собирала подаяние селян. Обычно давали рис и чай, иногда — темные соусы, ячье масло или сыр, и уж совсем редко — хлопковую ткань, из которой монахи шили новые тоги. В первый год нам с Джошуа вообще не разрешали выходить из монастыря, и я заметил некую странность. После каждого похода в деревню четверо-пятеро монахов на несколько дней исчезали в горах. Об этом ничего не говорилось — ни когда они уходили, ни когда возвращались, — но, судя по всему, у них существовала какая-то очередность: каждый монах ходил в горы на третий-четвер-тый раз, за исключением Гаспара. Тот пропадал в горах чаще.

Наконец я набрался смелости и спросил у Гаспара, что происходит.

— Это особая медитация, — ответил он. — Ты не готов. Иди сиди.

Гаспар почти на все мои вопросы отвечал «Иди сиди», и негодование мое по этому поводу означало, что я вовсе не утрачиваю привязок к собственному эго, а потому и в медитациях никуда не продвигаюсь. Джошуа, напротив, был полностью в своей тарелке: ему нравилось все, чем мы занимались. Он мог часами сидеть без движения, а потом прыгать по кольям так, словно перед этим час разминался.

— Как ты это делаешь? — спрашивал я. — Как ты можешь ни о чем не думать и не засыпать?

Ибо то был основной барьер на моем пути к просветлению. Если я сидел тихо несколько часов, то непременно засыпал, а храп мой, очевидно, эхом колыхал храмовую тишь и нарушал медитации остальных монахов. Немочь эту предлагалось лечить единственным средством — пить в огромных количествах зеленый чай. От него действительно заснуть было трудно, однако «не-разум» он подменял постоянными раздумьями о мочевом пузыре. И в самом деле, менее чем через год я достиг состояния абсолютного сознания пузыря. Джошуа же удалось полностью избавиться от собственного эго — как учили. И на девятом месяце нашего пребывания в монастыре, посреди самой ненастной зимы, какую только можно представить, Джошуа, отпустив от себя все построения сознания и тщеславия, стал невидимкой.

И я был средь вас, и вкушал яства, и беседовал, и ходил, и ходил, и ходил — много часов, но не свернул ни разу, ибо передо мною была стена. Сегодня утром ангел разбудил меня и дал мне новых одежд — странных на ощупь, однако знакомых на вид (из телевизора). Джинсы, фуфайка, тенниски, а также носки и спортивные трусы.