Кристофер Мур - Агнец

Як производил в аккурат столько молока и сыра, чтобы монахи не забывали: двадцати двум монахам не хватает молока и сыра от одного яка. Кроме того, животное давало длинную и грубую шерсть, урожай которой следовало собирать дважды в год. Сия почетная обязанность — наряду с вычесыванием репьев и какашек — возлегла на меня. Про яков, помимо вышеперечисленного, мало что известно, за исключением одно-го-единственного факта, а вот его как раз, по замыслу Гаспара, мне следовало постичь на личном опыте. Яки ненавидят бриться.

Монахам Семь и Восемь выпало меня перевязывать, вправлять сломанные руки и ноги, а также соскребать с меня тщательно втоптанный в тело ячий навоз. Я мог бы здесь, наверное, привести все различия между этими двумя серьезными послушниками, однако не могу. Поскольку цель всех монахов здесь — отказ от эго (от самих себя то есть), за исключением нескольких морщинок на лицах людей постарше, все они выглядели одинаково, одевались одинаково и точно так же себя вели. Я же, напротив, довольно сильно от всех отличался, несмотря на выбритый череп и шафранную тогу: половина туловища у меня была в бинтах, а три из четырех конечностей укреплялись шинами из бамбуковых щепок.

После ячьей аварии Джошуа дождался глубокой ночи и прополз по коридору в мою келью. По монастырю разносился тихий монаший храп, а от каменных стен предсмертными вздохами теней-эпилептиков отлетало эхо: летучие мыши носились по проходам и вихрились у входа в пещеру.

— Больно? — спросил Джошуа.

Несмотря на пронизывающий холод, по лицу моему струился пот.

— Еле дышу, — выдавил я. Седьмой и Восьмой перемотали мои сломанные ребра, но каждый вдох отзывался в боках ударом кинжала.

Джошуа возложил руку мне на лоб.

— Я в норме, Джош, не надо ничего делать.

— Это почему еще? Только будь добр, не ори. Через несколько секунд боль прошла и дышать стало легче. После чего я заснул — или потерял сознание от благодарности, не знаю. На рассвете я пришел в себя. Джошуа по-прежнему стоял рядом на коленях, а его ладонь лежала у меня на лбу. Так он и уснул.

Начесанную ячью шерсть я отнес Гаспару — он занимался песнопениями в большом пещерном храме. Шерсти набралось на приличный тюк, я сбросил его на пол у монаха за спиной и тихо отошел в сторону.

— Жди, — произнес Гаспар, воздев палец в воздух. Закончив песнопение, он повернулся ко мне. — Чай, — сказал он и повел меня в комнатку, где принимал нас с Джошем в первый раз. — Сядь. Сядь, не жди.

Я сел и стал смотреть, как он в маленькой жаровне разводит из угольев огонь: сначала при помощи тетивы лука и палочки воспламеняет сухой мох, затем сдувает пламя на жаровню.

— Я изобрел палочку, которая зажигает огонь сразу же, — сказал я. — Могу научить…

Гаспар яростно посмотрел на меня и пальцем в воздухе заткнул слова обратно мне в горло.

— Сиди, — изрек он. — Не говори. Не жди.

В медном котелке он вскипятил воду и залил ею чайные листья в глиняной чашке. На столик выставил две чашечки поменьше и принялся церемонно разливать в них чай из большой.

— Эй, олух! — не выдержал я. — Ты же чай, на фиг, разливаешь!

Гаспар улыбнулся и поставил большую чашку.

— Как я могу налить тебе чаю, если чашка твоя уже полна?

— Чё? — красноречиво выразился я. Иносказания никогда не были моим сильным местом. Хочешь чего сказать — говори. Поэтому, разумеется, для меня Джошуа и буддисты — компания что надо. Прямые, откровенные парни.

Гаспар налил чаю и себе, поглубже вздохнул и закрыл глаза. Прошла, наверное, минута, и он их снова открыл.

— Если ты уже все знаешь, как могу я чему-то тебя научить? Прежде чем я налью тебе чаю, ты должен осушить свою чашку.

— А чего сразу не сказал? — Я схватил посудинку, выплеснул чай в то же окно, куда выкинул палку Гаспара, и снова грохнул чашкой по столу. — Я готов.

— Ступай в храм и сиди, — сказал Гаспар.

Без чая? Он явно до сих пор не очень доволен, что я как бы грозил ему смертью. Я попятился к двери, кланяясь на ходу (такой любезности обучила меня Радость).

— И вот еще что, — сказал Гаспар. Я остановился и подождал. — Номер Семь сказал, что ты не доживешь до утра. Номер Восемь подтвердил. Почему же ты не только жив, но и вообще, похоже, не ранен?

Перед тем как ответить, я на секунду задумался. Вообще-то я так нечасто поступаю.

— Вероятно, монахи эти слишком высоко ценят собственное мнение. Могу лишь надеяться, что им тем самым не удалось подорвать чьего бы то ни было мышления.