Кристофер Мур - Агнец

— В таком случае, — сказал монах, — ступайте прочь. Я долго и красноречиво матерился на пяти языках и уже начал было с досады рвать на себе волосы, как вдруг в небесах над головой заметил что-то крупное. Оно двигалось. Когда оно подлетело поближе, я опознал в объекте ангела в привычном облике: черная мантия и крылья. С собой он тащил горящий пучок просмоленных палок и оставлял след из языков пламени и черного дыма. Пролетев над нами несколько раз, он схилял за горизонт, а в небе остались дымные китайские иероглифы: СДАВАЙСЯ ДОРОТИ.

Я просто мозги вам трахал, как говаривал Валтасар. Вообще-то Разиил не писал в небе СДАВАЙСЯ ДОРОТИ. Вчера вечером мы с ангелом посмотрели по телику «Волшебника страны Оз», и сцена у ворот Изумрудного города напомнила мне, как мы с Джошем сидели под монастырем. Разиил сказал, что из всех героев ему ближе Глинда, Добрая Волшебница Севера. (Я бы, конечно, решил, что ближе всех ему летающие макаки, но он, наверное, просто блондинку выбрал.) Должен признать, я симпатизировал Страшиле, хотя распевать о собственной нехватке мозгов все же не стал бы. На самом деле, после обилия музыкальных жалоб, кому чего не хватает — сердца, мозгов или мужества, — неужели никто не обратил внимания, что им всем не хватает пениса? Мне кажется, и у Льва он наверняка был бы заметен, и у Железного Дровосека, а уж когда потрошат Страшилины штаны, из всей этой набивки ни единая летучая макака не выуживает даже самой захудалой соломины. Каково? Я знаю, что за песню пел бы я:

Я б весенние денечки

Коротал, дроча в цветочки,

И лилась бы звонко песенка моя.

Я бы золотил лилеи,

Размахавшись поживее,

Если был бы длинный кранику меня.

И тут, за сочинением вышеприведенного опуса, мне вдруг пришло в голову: несмотря на то что Разиил обликом своим всегда вроде напоминал особь мужескаго полу, у меня нет ни малейшего понятия, имеются ли у ангелов гендерные различия. В конце концов, Разиил — мой единственный знакомый из небесного воинства. Я соскочил с кресла и перекрыл ангелу обзор утреннего фестиваля «Песенок с приветом».

— Разиил, у тебя есть агрегат?

— Агрегат?

— Йух, калдыбобер, хозяйство, штуцер, елда, хрыч? Есть?

— Нет, — ответил ангел, озадачившись тем, что я вообще поинтересовался. — А зачем?

— Для секса. Разве ангелы сексом не занимаются?

— Вообще-то да, но мы этими штуками не пользуемся.

— Так, значит, есть ангелы и ангелицы?

— Есть.

— А с чем же вы тогда занимаетесь сексом?

— Я же говорю — с ангелицами.

— Нет, у вас есть орган секса?

— Конечно.

— Покажи?

— С собой нету. — Угм.

Я все понял. Есть вещи, которых лучше не знать.

Как бы там ни было, в небе Разиил ничего не писал, да и не видели мы вообще-то никакого Разнила. Через три дня монахи нас впустили. Объяснили, что всех заставляют ждать три дня. Выпалывают неискренних.

Весь монастырь — двухэтажная коробка — был сработан из неотесанных камней, как раз таких, что по силам поднять человеку. Вся задняя часть уходила прямо в скалу. Конструкция располагалась под скальным козырьком, поэтому собственно крыша, отданная на растерзание стихиям, была минимальна. Выступал только небольшой наклонный карниз из терракотовых плиток, — очевидно, чтобы соскальзывал снег. Приземистый и безволосый монах в шафрановой тоге провел нас по внешнему двору из плитняка, и сквозь суровую на вид дверь мы протиснулись внутрь. Пол внутри тоже был из плитняка — хоть и безупречно чистого, но необработанного, как и снаружи. Окон мало, да и те, что есть, — скорее узкие бойницы, пробитые чуть ли не под самым потолком. Когда дверь закрылась, света в помещении оказалось немного. Воздух загустел от благовоний, и в нем низко зудел хор мужских голосов. Казалось, ритмичный напев исходит отовсюду сразу и ниоткуда в особенности. Ребра и колени мои завибрировали изнутри. Языка, на котором они пели, я не знал, но смысл ясен: эти люди заклинали нечто не от мира сего.

Монах провел лас по узкой лестнице в длинную щель коридора — там по бокам тянулись открытые норки высотой где-то по пояс. Наверняка монашеские кельи, ибо в каждой каморке едва мог вместиться лежа человечек небольших размеров. На полу — соломенные циновки, в головах — скатанные валяные одеяла, но ни единого признака хоть каких-то пожи-ток я, проходя по коридору, не наблюдал. Да и деть их там было бы некуда. Закрыться от мира тоже не представлялось возможным, ибо дверей не было как таковых. Короче говоря, очень напоминало тот дом, где прошло мое собственное детство, хотя легче мне от этого не стало. Почти пять лет сравнительного изобилия и роскоши в крепости Валтасара меня избаловали. Я тосковал по мягкой постели и полудюжине китайских наложниц, что кормили бы меня с рук и натирали мое тело пахучими маслами. (Я же говорю — избаловали.)