Гюнтер Грасс - Кошки-мышки

Мальке много раз устраивал нам подобные концерты, покуда пластинки не были заиграны до конца и граммофон уже вымучивал лишь заикание или шипение. Я до сих пор не получал от музыки большего удовольствия, хотя почти не пропускаю концертов в Шумановском зале [23] Большой концертный зал в Дюссельдорфе, где живет Пиленц. , а когда у меня появляются деньги, то покупаю долгоиграющие пластинки с репертуаром от Монтеверди до Бартока. Молчаливые, ненасытные сидели мы над граммофоном, который прозвали чревовещателем. Ничего более лестного в головы нам не пришло. Мы восхищались Мальке, но среди плывущей музыки восхищение неожиданно оборачивалось полной противоположностью: он вызывал у нас неприязнь, даже отвращение. Однако тут же, пока в порт заходило низко сидящее грузовое судно, мы начинали испытывать к Мальке нечто вроде умеренного сочувствия. И в то же время опасались, что он слишком помыкает нами. Я стыдился, когда меня встречали на улице вместе с Мальке. И гордился, когда сестра Хоттена Зоннтага или худышка Покрифке видела меня рядом с тобой возле кинотеатра или на Хеересангере. Ты был темой наших пересудов. Мы гадали: «Что он еще предпримет? Спорим, у него опять горло чешется! Что угодно ставлю на кон: он либо повесится, либо выйдет в большие люди или изобретет что-нибудь неслыханное».

А Шиллинг однажды спросил Хоттена Зоннтага: «Вот если бы твоя сестра гуляла с Мальке, в кино ходила и все прочее, что бы ты сделал — только честно?»

Выступление отмеченного высшей наградой капитан-лейтенанта, командира подлодки, в актовом зале нашей реальной гимназии завершило концерты в недрах бывшего польского тральщика «Рыбитва». Если бы не его выступление, граммофонные пластинки еще пошипели бы дня четыре, но он выступил, чем, даже не нанеся визита на нашу посудину, положил конец подводной музыке и придал всем разговорам о Мальке иное, хотя и не совсем уж принципиально новое направление.

Капитан-лейтенант закончил нашу гимназию году в тридцать четвертом. Говорят, до ухода добровольцем на военный флот он немного занимался теологией и германистикой. Пламенный взор, иначе выражение его глаз не охарактеризуешь. Густая, жесткая и, пожалуй, курчавая шевелюра. Голова, похожая на бюсты римлян. Бороду, принятую у подводников, он не носил, зато обращали на себя внимание нависшие брови. Лоб — как у мыслителя или мечтателя, без поперечных морщин, зато от переносицы вертикально поднимались глубокие богоискательские складки. Световые блики на дерзновенном челе. Крупный, острый нос. Открывающийся для нас рот с мягким изгибом губ, рот-говорун. Зал заполнен нами и солнечным светом. Мы примостились в оконных нишах. Кому пришло в голову пригласить на выступление говоруна оба старших класса школы Гудрун? Девочки сидели в первых рядах, им бы уже бюстгальтеры носить, но таковых на девочках не было. Когда педель объявил о назначенном выступлении, Мальке поначалу не хотел идти. Но, почуяв для себя выгоду, я потащил его за рукав. Сидевшего рядом со мной в оконной нише Мальке — за нами и за оконными рамами на школьном дворе замерли каштаны — начал бить озноб, едва говорун открыл рот. Мальке зажал ладони коленями, но озноб не унимался. Наши педагоги и две учительницы из школы Гудрун расселись на расставленных полукругом дубовых стульях, обитых кожей, с высокими спинками. Штудиенрат Мёллер, хлопнув в ладоши, призвал к тишине, чтобы предоставить слово оберштудиенрату Клозе. Позади парных кос или одиночных моцартовских косичек сидели семиклассники с перочинными ножиками; многие девочки перекинули косы вперед. Семиклассникам остались лишь моцартовские косички. На сей раз прозвучала вступительная речь. Клозе говорил о тех, кто сражается на суше, на море и в небе, говорил долго и нудно о себе и студентах, павших под Лангемарком [24] Осенью 1914 года в бельгийском местечке Лангемарк немецкие части, состоявшие из плохо обученных студентов и гимназистов, с пением национального гимна в полный рост цепями атаковали вражеские позиции и понесли большие потери. Это положило начало героическому мифу, который широко использовался национал-социалистической пропагандой. , о Вальтере Флексе [25] Вальтер Флекс (1887–1917) — немецкий писатель и поэт. Командуя ротой, погиб в бою на эстонском острове Эзель (Сааремаа). Стал культовой фигурой национал-социалистической пропаганды. , погибшем на острове Эзель; цитата из Флекса: добродетель мужчины — чистота, сохраненная до зрелых лет. Тут же Фихте [26] Иоганн Готтлиб Фихте (1762–1814) — немецкий теолог и философ. и Арндт [27] Эрнст Мориц Арндт (1769–1860) — немецкий теолог, историк, поэт. Духовные лидеры патриотического движения в период освободительной анти-наполеоновской войны. , а еще цитата: «Всей-всей Германии судьба зависит от твоих поступков» [28] Строки из стихотворения Альберта Маттеи (1885–1924), посвященного Фихте: «Живи и действуй так, как будто/ Всей-всей Германии судьба/ Зависит от твоих поступков,/ А значит, только от тебя». . В выпускном классе капитан-лейтенант написал блестящее сочинение то ли об Арндте, то ли о Фихте. «Благодаря духу нашей гимназии один из нас, один из наших рядов… и это обязывает нас…» Стоит ли заметить, что пока Клозе произносил свою вступительную речь, мы, сидевшие в оконных нишах, и девочки-старшеклассницы оживленно обменивались записочками? Разумеется, семиклассники добавляли к ним всякую похабень. Я тоже что-то чиркнул Вере Плётц или Хильдхен Матулл, но не получил ответа ни от той, ни от другой. Мальке продолжал сжимать коленями ладони. Озноб прекратился. Капитан-лейтенант сидел на подиуме, ему было немного тесно между старым штудиенратом Брунисом, который, как обычно, безо всякого стеснения сосал конфету, и нашим учителем латыни, доктором Штахницем. Пока вступительная речь шла к концу, пока туда-сюда передавались записочки, пока семиклассники держали наготове перочинные ножики, а портрет фюрера переглядывался с портретом фон Конради, пока утреннее солнце выбиралось из актового зала, говорун то и дело облизывал мягкий изгиб губ, хмуро разглядывал публику, силясь не пялиться на старшеклассниц. Фуражка капитан-лейтенанта строго лежала на параллельно поставленных коленях. Под фуражкой — перчатки. Парадная форма. Железяка под подбородком контрастировала с неслыханной белизной сорочки. Неожиданный поворот головы к окнам актового зала, колыхнувший орден; Мальке вздрогнул, будто его в чем-то уличили, но это было не так. Командир подлодки взглянул через окно, в нише которого мы сидели, на пыльные неподвижные каштаны: о чем он думает, о чем думает Мальке, о чем думает, произнося свою речь, оберштудиенрат Клозе, о чем думает сосущий конфету штудиенрат Брунис, о чем думает, получив твою записку, Вера Плётц, о чем думает Хильдхен Матулл, о чем думает он-он-он — Мальке или говорун, о чем думал я тогда и думаю сейчас? Ведь любопытно же узнать, что думает командир подводной лодки, когда слушает вступительную речь, а его взгляд скользит по сторонам, не имея перед собой ни перекрестия прицела, ни колеблющегося горизонта, когда гимназист Мальке вздрагивает, будто его в чем-то уличили; но нет, капитан-лейтенант смотрит поверх гимназических голов сквозь двойные стекла на сухую зелень необязательных деревьев на школьном дворе, увлажняя розовым языком губы уже упомянутого рта-говоруна; Клозе же в это время договаривает последнюю фразу, которую ароматное дыхание несет до середины зала: «А теперь здесь, в тылу, мы обратимся в слух, чтобы узнать, как вы, сыновья нашего народа, сражаетесь на фронте, на всех фронтах».