Дмитрий Руденко - Станция Университет

Эрин вела себя по-американски. В Америке, если девушка идет на свидание в третий раз, это значит, что в конце этого свидания она готова идти до конца. Эта моя встреча с Эрин была третьей.

— Ко мне? Не думаю…

— Мне одной дома страшно, там призраки, — Эрин неотрывно смотрела на меня.

— А где ты живешь?

— В доме, где «Ударник», там привидения. Оттуда всех забирали в тюрьму, я знаю.

— Да?

— Мне там очень не нравится.— Хорошо, — решился я. — Давай ко мне.

В квартире на «Аэропорте» не было еды. Разве что семинедельные яйца, капитально промерзшие в холодильнике. Зато имелись две бутылки горячительного, которые я привез в подарок друзьям. Одна бутылка — «Шато Нёф дю Пап» для ценителя красного вина Лёнича, вторая — арманьяк для Севы, любителя напитков покрепче. «Цвета граната с нюансами колера черепицы, пахнущее сухими фруктами, пряностями, мясом и трюфелями», — так всего два вечера назад шептала мне о «Шато Нёф дю Пап» Стефани. Хороший подарок.

Но вот нежная и тонкая рука Эрин тянется к вину, и я не раздумывая рву штопор на себя, пробка вылетает, а вино вырывается из бутылки, словно шампанское, и мощной струей бьет в потолок и заливает стену. Чудеса! «She’s suddenly beautiful. We all want something beautiful», — энергично голосила из магнитофона группа «Counting Crows», к которой меня приучил Шахворостов [166] «Она неожиданно красива! Нам всем хочется чего-то красивого!» (песня «Mister Jones»). . С бокалами мы вышли на балкон: Москва завораживала. Вечер, перешедший в ночь, лихо закручивал новую линию моей судьбы. Не было смысла обманывать себя, американка меня очаровала. К тому же я решил поставить свою личную точку в холодной войне.

На следующий день позвонил Шахворостов из Австралии:

— У тебя с Эрин что-нибудь было?

— М-м-м, — запнулся я.

— Я так и знал…

Помолчали.

— Кеш, ты дал ей мой номер и попросил позвонить. Она позвонила.

— Ладно, проехали. Я бы на твоем месте так же поступил. У нас с ней шансов встретиться не было в любом случае. Она в Америке, я в Австралии.

— К тому же любовь — это невроз. Ты же сам меня учил, помнишь?

— Конечно.

— Не пойму одного: зачем ты обещал, что я Москву ей покажу?

— Не знаю, подумал, вам весело будет вместе. Видишь, не ошибся.

Настал мой первый ответственный рабочий день в жизни. В двухкомнатный офис «МакКинзи» в Хлебном переулке я должен был прийти к двум часам дня. Эрин в этот же день улетала в Лондон, где ее мама кутила со своим бойфрендом — английским летчиком, а оттуда — в Бостон, где ее ждал отец-археолог, неустанно искавший в окрестностях Массачусетса индейский след.

От Маяковки мы шли до «Арбатской» пешком. Эрин плакала горючими слезами. Она не желала уезжать. Когда мы переходили Красную Пресню там, где она пересекает Садовое кольцо, сливаясь с улицей Герцена, из серой «Волги», стоявшей на светофоре, высунулась брюнетка и на английском с сильным французским акцентом прокричала:

— Хей, Димитрий! Изь ить ер френч гельфренд?

Это была Валери́, та самая француженка из «МакКинзи», которую я встретил в «Савое». Только что в «Шереметьево» Валери́ стала жертвой чудовищной ошибки: ее имя — Valerie Margotin — встречающий водитель прочитал как Валерий Марготин (а надо было — Валери́ Марготан), поэтому и встречал крупного русского Валерия, а его все не было и не было, хотя проверили, в самолет он точно садился.

— Ноу. Зиз из май американ фрэнд [167] Это моя американская знакомая. , — я сделал акцент на последнем слове.

— Вери гуд, Димитри, вери гуд! — Валери́ лукаво подмигнула мне, словно все понимает.

Взмахнув белоснежной ручкой, она успела бросить «Си ю ин зе оффис» (ударение на последний слог), прежде чем автомобиль, резко рванувшись, унес ее в сторону Никитских ворот. А мы с Эрин дворами дошли до «Арбатской» и там расстались. Прощание было скоротечным. Долгие проводы — лишние слезы.

У кинотеатра «Художественный» я перевел дух, «взял паузу», как учил Петр Михалыч «Понял сё». Начинался следующий этап жизни. Учеба закончилась, Шахворостов умчал, Стеф осталась в Париже, Эрин испарилась над Атлантикой, лето, прекрасное, незабываемое лето опустело. Все случилось как-то сразу. Я на секунду зажмурился, глубоко вдохнул, выдохнул, поглядел налево, на Гоголя. За Гоголем был Пречистенский бульвар. Здесь молодой, двадцативосьмилетний Пьер Безухов в конце второго тома смотрел в небо на комету с лучистым хвостом и думал, что жизнь впереди…