Юрий Герт - Ночь предопределений

… Это Ораз… Ораз — дурак… А они не дураки… Чтобы убивать… У них другие способы выныривать из воды сухими…

— У меня осталось только одно место, — сказала девушка. — В кассе напутали.

Она пропустила Феликса и протянула ему билет.

— Да вы не волнуйтесь, бабуля, — обратилась она к старухе, — мы через час опять прилетим.

Но старуха, опустив сумку на землю, обеими руками тянула ей свою помятую зеленую бумажку. В ее растерянном бормотании Феликс разобрал уйленеди и тойга , что значило «сын женится» и «на свадьбу».

— Не могу, покачала головой девушка. — У меня самолет полный. Это не я, это касса…

Это не касса, подумал Феликс, это судьба.

Казалось, у него с плеч свалился неимоверной тяжести груз, возраставший по мере того, как он шел к самолету.

— Пропустите ее, — сказал он бортпроводнице. — Пускай летит.

Он с удовольствием ощутил под ногой после шаткого трапа прочную, твердую землю.

— А вы то здесь при чем?.. — удивилась девушка. — Ну как хотите… — добавила она почти обиженно ему вдогонку.

Он сдал в кассу билет и вышел на дорогу.

Автобус, мышиного цвета «пазик», курсирующий между городом и аэропортом, только что ушёл, увозя прилетевших пассажиров. Феликс пожалел, что отпустил Кенжека. Впрочем, сказал он себе, какое это имеет значение…

Он еще не знал, с чего начнет, вернувшись. Для начала, подумал он, нужно увидеть Бердибека.

Чемодан в его руке был тяжеловат и явно не предназначен для пеших прогулок. Солнце начинало палить. Ноги тонули в пухляке, выстилавшем дорогу. Он переложил чемодан из одной руки в другую, свернул на обочину и зашагал по выжженной, серой от пыли траве.

Где-то позади — низко, басовито — проурчал самолет. Наверное, тот самый… Он не оглянулся.

Он вдруг опять ощутил себя молодым, исполненным сил и ярости журналистом, идущим на рискованное задание. Но не только, не только… С его души, словно убегающим вспять морским валом, смыло весь тот сор, который копился в ней последние годы. Он был уже не тем, каким приехал сюда несколько дней назад — расслабленным, угнетенным, утратившим веру в себя… Каждая клетка его тела напряглась и жаждала действия.

Выбор?.. Да, он был уверен — другого выбора у него не было.

Вот, значит, как… — думал он, — вот, значит, как и что здесь было… Пока мы там, у костра, болтали о Сизифе, о несторианах, черт знает о чем… Пока мы там, под луной, трепались о зле и добре, каялись в грехах и ворковали с девчоками… — Он при этом подумал не об Айгуль, а о Рите, но представил рядом не Сергея, а себя самого. — Пока мы… В это же самое время… Или чуть позже, когда мы подремывали, похрапывали в своем «рафике»… Да, именно тогда…

Но кто же мог знать?..

Врешь, сказал он себе, в том-то и дело, что ты знал… Подозревал… С той самой минуты, когда вышел от Жаика, после разговора с Сарсеном, и подумал: «А ведь ему тут открутят голову…»

Он шел, тащился со своим чемоданом. Дорога спускалась вниз, виляя между серых холмов. «Дорога праведных»… — усмехнулся он. Он берег свою ярость, не давая изойти ей в ненужных сейчас мыслях, упреках. Он подумал о Сергее, о Карцеве, о Беке… Но и без них он не чувствовал себя одиноким. Там, впереди, был город, и в нем — Жаик, Айгуль, Козырев, множество людей, которых он видел вокруг костров во дворе у Темирова…

Еще он подумал о Наташе. Подумал так, как если бы она была рядом.

Наверное, стоило подождать, пока из города в аэропорт вернется автобус и подберет его на обратном пути. Но ждать он не мог.

Он остановился, достал из кармана свежий, последний из оставшихся, платок, свернул его вчетверо и вложил между шеей и воротом, как это делал обычно, чтобы не намокла от пота рубашка. Потом он снова взялся за чемодан. После минутной передышки он уже не казался таким тяжелым.

Он представил свежую белую страницу на черном валике своей «Эрики». Все равно, сказал он себе, если бы я уехал теперь, я бы все равно ничего не смог написать… Но я напишу… Теперь…

До города было еще далеко, но он шел, зная, что его подбросит туда любая попутная машина.

Ну как ты, милая? Замуж не вышла? (каз .)

Надпись сделана карандашом.

«Сарацинское пшено» — рис.

Полицмейстер, доверенный Муравьева (примеч. автора).

Петроглиф — наскальное изображение.

Золотая голова (идиш).