Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы

Глаз ходил по комнате до тех пор, пока не пришли воспитанники.

В школе Глаз объяснения учителей не слушал. Он был под впечатлением свиданки. На перемене у него пуговка на вороте расстегнулась. Член КВП с первого отделения сделал ему замечание и записал его. «Ну, — подумал Глаз, — опять нарушение. Опять Смолин скажет идти к воспитателю. И будет орать. Вот падла. Да что вы, в натуре, мне сейчас не до ваших пуговиц. Пусть все пуговицы на моей робе отпадут. А-а, вам надо занять первое место. Вам надо досрочно освободиться. Вам надо водки. Вам надо кайфануть Вы хотите иметь три робы, плавки, вы хотите командовать в отделении. Вы везде хотите быть первыми, и все вам должны подчиняться. Я не хочу никого видеть. Вы мне осточертели. Я хочу побыть один. Но как, как я могу побыть в зоне один? Шесть лет еще на людях. А если я не хочу жить в коллективе, если он надоел, то скажите, вы, начальство, как мне быть? Остается одно: опуститься в дизо. Запишут отказ от работы и учебы и дадут десять суток. Да хоть сто суток давайте — отсижу. До взросляка меньше шести месяцев остается. Говорят, в дизо больше трех месяцев никто не выдерживал. Вот отсижу пять с лишним. Не верите? — мысленно спорил Глаз с активистами и начальством колонии. — Выдержу. Лишь бы не холодно. Если холодина, долго не продержусь. И приседания не помогут. Устану, а отдыха не будет. Ладно, посмотрим, сколько сидеть в дизо. Надо вначале туда попасть. Завтра, что ли, на разводе подойти к Павлухе. Хорошо. Посмотрю, как активисты среагируют на мое нарушение. Пуговка, как же я не почувствовал, что она расстегнулась?»

Вечером к Глазу зашел Смолин с двумя мордоворотами.

– Ты что, Глаз, — заорал Смолин, — в школе опять расстегнутым ходишь? — Он подошел к Глазу и взял его за подбородок. — Ну, что молчишь?

Глаз не знал, как быть. Если скинуть руку или оттолкнуть от себя Смолина, он кинется драться. А Слава все держал Глаза за подбородок.

– Так, Глаз, если будет еще нарушение, по-другому поговорим. Понял?

Глаз молчал.

– Иди к воспитателю и доложи.

Глаз пошел в воспитательскую. А то опять потащит.

На разводе Павлухи не было. Развод проводил капитан Плотников, и Глаз не решился выйти. На работе ни с кем не разговаривал. Норму — две тумбочки — выполнил.

На следующий день развод проводил Павлуха. Когда шестому отделению дпнк скомандовал: «Шагом марш», Глаз отделился от ребят и подошел к майору.

– Павел Иванович, — сказал Глаз, — мне надо с вами поговорить.

– Я вечером буду на корпусе.

– Я хочу поговорить сейчас.

– Ну хорошо, пошли.

Они поднялись в кабинет. Павлуха разделся и сел за стол. Глаз стоял, держа шапку.

– Ну, что у тебя?

– Павел Иванович, дайте ручку и лист бумаги, я напишу.

– Ты что, на словах объяснить не можешь?

– Могу. Но я все равно напишу.

– Хорошо.

Павлуха ждал объяснения Глаза, а тот не мог начать.

– Павел Иванович, — все же выдавил Глаз, глядя в голубые глаза майора, — я хочу в дизо.

Павлуха внимательно смотрел на Глаза, но тот выдерживал его взгляд. Беспалов взял со стола пачку «Беломора» и закурил.

– Так, — сказал он, — в дизо, значит, хочешь. Это нам недолго. Но ты можешь сказать причину?

– Могу. Вот по телевизору, по радио передают, в газетах пишут, что советская милиция стоит на страже, — Глаз не мог говорить дальше быстро и стал медленно подбирать нужные слова, — стоит, значит, на страже интересов граждан. Защищает их от посягательств преступников и так далее. Так милиция стоит на страже или это только слова?

– Да, конечно, милиция стоит на страже интересов народа. Ты разве это не почувствовал? Тебя дважды судили. Срок восемь лет. Тебя изолировали от общества. Ты как преступник опасен. В нашей колонии вас сидит около двухсот, и все вы посажены за преступления. Так что, смотри сам, стоит ли милиция на страже.

– Да, я и другие посажены. Мы совершили преступления. Я заслуженно получил срок. Но я хочу сказать не о себе. Я когда сидел под следствием, совершил побег с этапа. Начальник конвоя ранил меня из пистолета. Скажите, можно или нельзя стрелять в малолеток?

– Нельзя, — подтвердил Павлуха.

– А в меня стреляли. Стреляли, зная, что бежит малолетка. Следователь особого отдела расследовал мой побег, но все менты дали показания, что не знали, что бежит малолетка. Им ничего не было. Даже выговора. А прокурор надо мной посмеялся. Он сказал, что выговор надо дать тому, кто в меня стрелял и не убил. За то, что не убил, выговор, значит. Так что, советская милиция стоит на страже интересов народа? Или я в число народа не попадаю, поскольку я от народа изолирован?