Александр Кабаков - Русские не придут (сборник)

Толпа радостно подхватывала…

И он шел в толпе и не мог вырваться, сделать шаг на обочину…

Точно зная, что вот-вот толпа метнется, загремят очереди, взовьется визг: «Регионалы! Регионалы!!»

С тротуаров, из окон, из перегородившего улицу автобуса будет лететь смерть…

В двух шагах он увидит человека, ищущего автоматом мишень…

Ствол дернется и остановится на уровне его лба, он почувствует, что линия, протянувшаяся от прицела, уперлась в левую бровь…

Он упадет на асфальт, под ноги толпы…

Он проснулся и, еще не понимая, что вокруг происходит, потянулся за бутылкой – надо было прогнать чертов сон как можно скорее.

Но, не успев сделать глоток, понял, откуда во сне взялись выстрелы.

Автоматная очередь прогремела в вагонном коридоре.

И одновременно заработал автоматический гранатомет снаружи.

В наступившей после этого тишине стал слышен тонкий звон падающих осколков стекла и человеческий крик.

Тут же поехала в сторону дверь купе, и возникли его придурковатые конвоиры.

– Сидеть, – приказал старший неведомо откуда взявшимся суровым тоном, – сидеть, ситуация под контролем!

Поверх пуленепробиваемых костюмов оба натянули специальный поездной камуфляж под цвет вагонных стен и измазали лица десантной боевой раскраской, став уже окончательно похожими на цирковых коверных.

Пыхтя и толкая друг друга, они немедленно залегли на полу купе, выставив в сторону коридора стволы новейших, пятого поколения чеченских автоматов, в русских войсках прозванных «старик хаттабыч», и открыли плотный огонь. Пули застучали по стенам, завизжали, рикошетя от металлических рам и поручней.

– Врешь, не возьмешь! – кричал при этом Игорь Васильевич, и вдруг как бы бурка взвивалась над ним, и вдруг как бы подштанники открывались…

– Поближе подпусти, Игорь Васильевич, – бубнил Сергей Иванович, не снимая палец со спуска, – сейчас наши сбоку ударят.

На что Игорь Васильевич, продолжая стрелять, отвечал соответственно.

– Сама подпускай, Анка, – хрипел он, уже швыряя в коридор, словно гранаты, картофелины, сваренные «в мундире», – а я командир, я пью чай – и ты садись, пей!

Так же внезапно, как началась, стрельба кончилась.

Он осторожно глянул в окно.

Поезд стоял посреди редколесья. Между чахлых берез, поливаемых мелким серым дождем, мелькали фигуры убегающих, в которых он сразу признал бойцов Партизанской армии имени батька Луки. Убегающие тащили раненых, безнадежно задевающих руками землю, и пленных в натянутых на головы мешках…

– И ты, Юрий Ильич, садись, пей, – услышал он и обернулся.

Сопровождающие, уже в обычных парусиновых штанах и вискозных теннисках, в которых они постоянно расхаживали по вагону, громко втягивали докрасна заваренный кипяток. Сияли подстаканники с выштампованными паровозами и буквами НКПС, а ложечки, которые они из стаканов, конечно, не вынули, при каждом глотке грозили выколоть глаза рыцарям революции.

– Идите вы к черту, шуты, – сказал он устало, – я поспать еще попробую.

Немедленно вскочив и отдав честь (причем Игорь Васильевич не преминул пошутить «к пустой голове руку не прикладывают»), охранники исчезли.

Но заснуть, оставшись один, он уже не смог. И не потому, что налет бандитов напугал его, к такого рода происшествиям он был готов, поезда постоянно пытались грабить – нет, сон отступил, вытесненный привычными мыслями о неискупимой его вине… Он снова взялся править речь.

«…на дурно возделанной почве. Как и прежде не раз бывало, Россия попыталась перепрыгнуть в будущее прямо из прошлого через настоящее, и снова от этого тяжкого прыжка содрогнулся мир. Но теперь и сам этот мир, мир, созданный безгранично распространившейся европейской цивилизацией, был не так устойчив, как за сто лет до того, и новая российская революция стала первым камешком лавины. Все обрушилось, а когда рассеялась пыль и взору открылись обломки американо-европейского общего дома, на горизонте встали дворцы и храмы Востока и Юга. Жизнь ушла в Пекин, в Кабул, в Манделатаун, в Медельину… А нам осталось рыться среди битых идеологических камней, искать хоть что-нибудь, чем можно замостить дорогу в тупик нашей истории…»

В конце концов, подумал он, это просто мания величия в самой тяжелой форме – казнить себя за то, что события совпали с твоей выдумкой. Но даже если и не мания, а действительно… Ведь коли так рассуждать, то и Ньютон виноват в смерти всех людей, на голову которых свалились кирпичи, а не яблоки!