Мишель Фейбер - Багровый лепесток и белый

Конфетка на цыпочках идет от двери к двери, заглядывая в каждую, пока не обнаруживает Розу; та вздрагивает и смущается — ее застали перед камином с ногами на угольном ящике за чтением двухпенсового романа. Во мгновение ока, как кружево на огне, съеживается непринужденная фамильярность, которая была в Рождество: сейчас одна — гувернантка, другая — горничная.

— Насколько мне известно, у мистера Рэкхэма на сегодня не назначено никаких встреч, — чопорно говорит Конфетка. — Я не уверена, что вы знаете…

— Мистера Рэкхэма увели рано утром, мисс Конфетт, — отвечает Роза, — полиция.

— Полиция… — тупо вторит ей Конфетка.

— Да, мисс Конфетт, — Роза прижимает роман к груди, скрывая крикливую обложку и выставляя напоказ тыльную сторону книги, на которой вместо обмирающей невольницы красуется реклама пилюль Бичема. — За ним пришли около девяти.

— Вот как. Я не уверена, что вы знаете, в чем дело, Роза… — Роза нервно облизывает губы.

— Пожалуйста, мисс, никому не говорите, что это я сказала, только я думаю, миссис Рэкхэм нашлась.

Кивками и неразборчивым мычанием Уильям Рэкхэм дает понять двум подхватившим его полицейским, что можно отпустить. Он снова готов стоять на ногах, головокружение прошло, больше нет нужды его поддерживать.

— Если вы в состоянии, сэр, — просит служитель морга, — постарайтесь сосредоточить внимание на наименее пострадавших частях тела.

Уильям делает шаг вперед, оглядывается по сторонам и окончательно убеждается, что он в аду. Гулкий, шипящий, фосфоресцирующий фабричный цех, несомненное предназначение которого есть производство мертвых. Вдыхая мерзкий воздух — концентрат уксуса и камфары — не так глубоко, как вначале, когда его только привели, он опускает подбородок пониже и смотрит на голый труп на столе.

Труп соответствует росту Агнес, ее чрезвычайной худобе, и он женский — в этом он может поклясться. Недавно облитый служителем водой из шланга, труп блестит как стеклянный; искрится и сверкает в беспощадном свете ламп под потолком.

Лицо… Лицо с отвисшей челюстью, полусгнившее; оно напоминает человеческое, как сырая курица, вырезанная в форме лица — ужасающая кулинарная причуда. В нем зияют три дыры: рот без губ и языка и две глазные впадины без глаз; все три до половины заполнены водой, отражающей свет. Уильям представляет себе, как Агнес покачивается под морской поверхностью, представляет себе рыб, подплывавших к ее открытым глазам, осторожно обгрызавших ее фарфорово-голубые радужки — и пошатывается под хрипловатые окрики с двух сторон: «Держитесь, держитесь!»

Пытаясь следовать совету служителя, Уильям ищет глазами части тела в более или менее сохранном состоянии. Волосы этой женщины — или девушки — потемнели от воды и спутались; если бы увидеть их высушенными и аккуратно расчесанными, можно было бы определить их настоящий цвет… Груди полные, как у Агнес, но между ними — рана от столкновения с подводным рифом, который вспорол ткани, обнажив грудную кость и изменив очертания бюста. Похоже, на трупе нет места, на котором он мог бы остановить взгляд без тошноты от вида окровавленных костей, торчащих из изодранной плоти, или отвратительных пятен на месте прежнего алебастрового совершенства. На изъеденных руках несколько пальцев сохранились лучше других, но обручального кольца нет, что, как предупредил полицейский инспектор, ни о чем не говорит, поскольку ни на одном трупе, выловленном из Темзы, не остается драгоценностей к тому времени, как он попадает в пичкоттский морг.

У Уильяма темнеет в глазах; ему кажется, что его череп готов лопнуть. Чего хотят от него эти люди? Какого ответа они ожидают? Увидев столь обезображенное тело, какой муж лучше справится с задачей? Есть ли на свете мужчины, способные опознать своих жен по трем квадратным дюймам неповрежденной плоти — узнать знакомый изгиб плеча, точную форму щиколотки? Если есть, значит, их жены наверняка предоставляли мужьям больше возможностей для интимного знакомства, чем Агнес ему! Возможно, если бы это Конфетка лежала на столе…

— Мы понимаем, сэр, если… — начинает полицейский инспектор, и Уильям стонет в панике: наступил момент истины, и он должен быть на высоте!

В последний раз обозревает он труп — и на этот раз сосредоточивается на треугольнике лобковых волос, на венерином бугре, из которого они растут, на маленьком приюте персиковой плоти и нежного руна, чудом сохранившихся не изуродованными. Он крепко закрывает глаза и вызывает в памяти образ Агнес в брачную ночь — единственный случай, когда она лежала, открытая его взгляду, в этой же позе.