Хосе Сампедро - Река, что нас несет

В ту ночь теплый воздух, испарения, исходившие от земли, и сияние звезд опять не давали уснуть Шеннону, и он отправился побродить. Русло Тахо уже можно было различить сквозь редеющий туман, предвестник близкого утра.

Еще до света и красок день начинался с запахов, дурманивших своим ароматом. Внезапно занялась заря, и небо заиграло тысячью прекрасных оттенков: от багряных до золотых. Выскочила куропатка, побежала вразвалочку, несколько раз взмахнула крыльями и взлетела, на какой-то миг с упоением распластав в воздухе свое тяжелое тело. Толстая светлая зайчиха и быстрый темный заяц сорвались со своего ложа из-под самых ног Шеннона. В кустах виднелись следы борьбы: взрыхленная земля, клочья шерсти, выдернутые перья и даже пятна крови — следы жестокой расправы над жертвой, принесенной в честь воскрешения весны.

И, словно еще одно живое существо, ввысь взвилась мелодия. Такая целомудренная, легкая и в то же время такая древняя и глубокая, словно первый вздох пробуждающейся земли. Этот слабый звук заполнил собой весь мир. Всего три ноты, но они страстно призывали к возрождению жизни. Чуть выше Шеннон повстречал самого музыканта: дряхлого пастуха, стерегущего овец. Он подошел к нему и заговорил. Однако трудно было понять невразумительную речь этого старца, который почти разучился говорить, столько лет пребывая в полном одиночестве. Зато собака отлично понимала его резкие гортанные приказания. Возле пастуха на камне лежали котомка и сосуд такой красоты, какой Шеннону еще не доводилось видеть: он был из чистого белого рога с причудливым орнаментом и плотной можжевеловой крышкой.

Заметив, с каким восхищением Шеннон разглядывает сосуд, пастух показал ему на узор из звезд, выгравированных шилом, и орнамент попроще, сделанный навахой. Черный старческий палец ткнул в инициалы и дату: «Л. С. 1885», рядом с которыми было изображено что-то похожее на сердце.

— Сердце жизни, сердце жизни, — сказал он. И еще раз повторил: — Сердце жизни.

Затем снова поднес к губам тростниковую свирель и заиграл ту же мелодию. Небо еще не было ярко-синим, ни даже голубым. Сквозь небрежные зеленоватые мазки дерзко проглядывала бледная желтизна, становившаяся все ярче. Под заклинание свирели, словно раскаленный шар, в который вдувают воздух, росло небесное светило, четко очерчивая контуры гор. Внезапно звуки свирели оборвались, и все вокруг словно замерло в восхищении. Даже в глазах собаки, обращенных вверх, застыло удивление. Тогда пастырь вселенной спрятал в котомку тростниковую свирель и достал оттуда еще одну, сделанную из кости.

— Другой собаки… — пояснил он. — Самой храброй!.. Волк загрыз.

Он поднес ее к губам почти с благоговением, и его дыхание вошло туда, где когда-то был мозг. Раздались те же поты, но теперь они звучали иначе: более отчетливо, страстно и чарующе. Солнце мгновенно отозвалось на эти звуки и показало свой ослепительный диск над горнилом горизонта.

Шеннон молча ждал, пока солнце окончательно не оторвалось от земли. И только тогда отправился назад, к реке, над которой уже рассеялся туман, уступив место утреннему свету. В тополиной роще и ольховнике лопались почки. У некоторых деревьев из пораненных стволов ток густой, темный, наполовину свернувшийся сок. Но, пожалуй, птицы, с их обостренной чувствительностью, больше других предавались радости воскрешения. Перелетные без устали кричали на все лады, щегол неистово хохотал, а трясогузка в недоумении сновала над самой рекой, пораженная деревянным покровом, который не давал ей коснуться воды даже кончиком крыла. Да, пожалуй, птицы. Спустя некоторое время в такое же утро разольется безудержная трель жаворонка. По не все жаворонки будут только петь. Хохлатый станет искать и носить в клюве все, что годится для гнезда. Да, именно птицы. Но и водное царство забурлило от стрекоз, рыб, головастиков. Как прекрасны были две водяные змеи, изящно и плавно извиваясь, скользившие рядом в волнах, настолько легких, что они даже не рябили поверхность реки.

И Паула показалась Шеннону такой грациозной, такой сияющей! Перехватив его взгляд, она с удивлением спросила:

— Почему ты на меня так смотришь?

Почему? На ней было то же платье, тот же платок, те же альпаргаты. Но разве ее изящная поступь не подчинялась таинственной мелодии пастуха? «Сердце жизни», вспомнил Шеннон. Ему вдруг сдавило горло, он слабо махнул рукой, приветствуя девушку, и окончательно сдался на милость неуемной, бурной, победоносной весны. В таком состоянии он вернулся к сплавщикам, взбудораженным подготовкой к празднику в Сотондо.